Трудились до ночи. Краны черпали из корабельных недр сложенные пачками крылья «аэрокобр», ящики с механизмами. А иногда вычерпывали разную чепуху, один ящик кокнулся об доски причала, из него посыпалось заокеанское барахло: журналы и мыльный порошок, пипифакс и ракетницы, ананасные консервы и дамские чулки — все вперемешку. Юнги пошабашили, шатаясь от усталости. На выходе из порта охрана их тщательно обыскала. Старшина привел их в Росту, что лежит на берегу залива. Огражденные колючей проволокой, здесь гнили под дождями бараки флотского экипажа…
— Обыскали нас лихо, — сказал Синяков, стоя посреди барака. — А вот в кулак мне они, дураки, заглянуть не догадались…
Разжал пальцы — и на грязный пол цветастым парашютом, тихо шелестя, опустилось тончайшее женское платье.
— Вот это штука… — пронесся гул голосов.
Здыбнев опомнился первым.
— Конечно, — заявил он авторитетно, — кое для кого такая обнова самый смак. Но для победы эта тряпка ничего не дает. Я устал от работы, и лупить Синякова сегодня не будем… Никому ни звука! Нельзя сразу, как прибыли, позориться. Ясно?
Все ясно. А что делать с платьем? Оно валялось на полу, полыхая южными красками, такое красивое, такое воздушное. Поскочин вдруг подошел к нему и невозмутимо вытер об него свои бутсы. Его поняли. Юнги молча подходили, чистили о ворованное платье обувь.
Скоро на полу барака лежала грязная тряпка…
— Вопрос считать закрытым, — объявил Здыбнев.
Эти дни, проведенные в бараках экипажа, были самыми проклятыми днями в биографии юнг. За оградою из колючей проволоки флот уже реял вымпелами, он подзывал их к себе сиренами миноносцев, пробуждал юнг по ночам тоскующим завываньем подлодок, а они, как неприкаянные, валялись по нарам и ждали… Ждали, когда соберется последняя для них комиссия, чтобы распределить юнг по кораблям.
Савка устроился на нарах между друзьями — слева Коля Поскочин, а справа Мазгут Назыпов. Они тихонько беседовали
— Не всем повезет! Мы-то отличники, можем выбирать…
Здесь, на этих нарах, они шепотком, никому не мешая, подолгу отшлифовывали алмазные грани своих заветных мечтаний.
* * *
Мазгут, словно ошпаренный, выскочил из комиссии.
— Ничего не понимаю! Обещают одно, а творят другое. Зачем тогда людям понапрасну головы задуривать?
Выяснилось, что его назначили в команду «ТАМ-216».
— А что за команда — не говорят, — возмущался Мазгут.
— Заяви, что ты отличник. Право выбора кораблей за тобой… Не хлопай ушами! На кой ляд сдалась тебе эта команда?
— Я так и сказал, — оправдывался Мазгут. — А они мне, словно попугаи, одно лишь твердят: «Не спорь! Ты будешь доволен!» А я как раз недоволен. Может, забабахают на зимовку, и я буду там загорать: ти-ти, та-ти-та, та-та-ти…
Настроение у Савки испортилось. Его трепетная мечта об эсминцах вдруг косо уплыла в даль коридора и завернула за угол, откуда из промороженных гальюнов несло сухопутной хлоркой. Вызывали юнг на комиссию вразнобой — то радиста, то боцмана, то рулевого.
Выскочил оттуда один моторист, явно смущенный:
— Я в виде исключения — на подплав, но сначала буду чинить дизеля на берегу. Назначен слесарить в плавмастерские.
Он не отчаивался: у него был шанс перескочить в дизельный отсек подлодки. Вышел из комиссии Мишка Здыбнев.
— Со мною порядок! Никаких палок в колеса не ставили.
— А куда тебя?
— Готовили в боцмана торпедных катеров, вот и направили на тэ-ка. Полгода боевой стажировки, потом — в турель…
Савка заметил, что Синяков кусает губы, — видать, завидовал.
Скоро Огурцова пригласили в комиссию. Здесь расположился грозный синклит кадрового отдела флота; сновали с папками личных дел вышколенные писаря, возле окна с папиросой в зубах, кутаясь в платок, сидела пожилая машинистка. Савка предстал.
Поначалу — легкий опрос, вроде беглого знакомства:
— Ленинград? Сын комиссара? Сирота?
На все вопросы Савка дал утвердительные ответы.
От волнения крутил в руках бескозырку, играя с нею, как с колесом.
— Вам, — было сказано ему, — предоставлено право самому выбирать для себя класс кораблей. Любой! Кроме линкоров и крейсеров, которых на Северном флоте пока нет. Не предлагаем вам и подводные лодки, ибо для службы под водой необходимы особые знания, какими вы не обладаете… Слово за вами! Выбирайте…
Райская жар-птица сама летела ему в руки.
— Эсминцы, — выдохнул из себя Савка.
— Какие? — спросили его. — На нашем театре они двух типов. Прославленные, но устаревшие «новики» и новейшие эскадренные «семерки». Какие вас больше устроят?
Савка сообразил быстро:
— На «новиках» начинал службу еще мой отец. А мне они уже не совсем подходят… Хочу на «семерки», хотя никогда их не видел.
Члены комиссии перебрали какие-то бумаги, пошептались между собою и, резко отодвигая стулья, разом поднялись:
— Юнга Эс Огурцов, вы будете служить рулевым на Краснознаменном эскадренном миноносце «Грозящий». Поздравляем вас. Ступайте на оформление предписания. А вечером в бухту Ваенга пойдет машина…
Савка вылетел в коридор, как пуля.
— На «семерки»! Ура, я — на «Грозящий»!
— Прекрасно, — поздравил его Коля Поскочин. — Тридцать узлов тебе обеспечено.
— А где несчастный Мазгут?
— А вон… закурил даже. Отчаивается.
— А тебя, Коля, еще не вызывали?
— Жду. И никаких кораблей просить не буду. Пусть комиссия сама назначит меня в ту дырку, которую требуется заткнуть мною.
Конечно, это было благородно, но Савка все-таки намекнул:
— Послушай, а ты не промахнешься со своим донкихотством?
— Нет! Если надо хлебнуть шилом патоки — я согласен…
Из комиссии Коля вышел с непонятной ухмылочкой.
— Чего тебя так долго мариновали? — спросил его Савка.
— Мурыжили крепко! Там один капитан-лейтенант оказался очень умным человеком. Мы беседовали с ним по-английски.
Савка и все другие юнги были удивлены:
— А ты разве можешь по-инглиш? И нам не говорил?
— К чему? Имеющий мускус в кармане ведь не кричит об этом на улице: запах мускуса все равно почуют. В моих документах это обстоятельство было отражено и сейчас, кажется, сыграло свою роль.
— Так куда же тебя назначили?
— Я закреплен за таинственной командой «ТАМ-216».
— Мазгут! — стал кричать Савка. — Иди скорее сюда. Вот тебе товарищ по разгадыванию шарад и кроссвордов. Ха-ха-ха!
