– Сейчас открыли марсалу. Удостоверьтесь на третьей странице.
На третьей странице – почерком Клары:
«Не вздумай подходить. Ты будешь мешать. Завтра к шести. Каменноостровский. Большая аллея, 14. Не надо раньше. Целую. К.»
Он допил вино и покинул ресторан.
– Эй, извозчик! Вези меня в каюту… закрыться!
На следующий день поехал на Каменный остров. Особняк был отстроен в стиле модерн, с узкими софитами окон. Двери открыла горничная. Молча, сунув руки под фартук, проводила на второй этаж. От большого камина в нижнем холле истекало приятное тепло. Пушистый ковер устилал пологую винтовую лестницу.
– Здесь, – сказала горничная и удалилась, не любопытная.
Клара сидела на полу. Учила пить молоко с блюдца маленьких котят, у которых мелко тряслись тощие хвостики. Не спеша женщина поднялась с ковра, прошла к креслу и села.
– Проходи… Сегодня я выступаю в несколько иной роли. Уже не кельнерша, как ты видишь, а богатая дама.
– Отчего ты здесь, в столице? И почему ты стала богата?
– Я получила большое наследство. Чтобы пресечь, дорогой, твои неизбежные вопросы, сразу же сообщаю, что это наследство в корне изменило всю мою жизнь. Впрочем, хуже я не стала…
– Как дочь? Она здорова?
– У меня нет никакой дочери.
– Не понимаю. А разве в Либаве…
– Какая дочь? Разве ты видел у меня дочь?
Артеньев пожал плечами. Спорить не стал. Он, действительно, слышал о дочери Клары, но никогда не видел девочки.
– Скажи, тебе понравился мой особняк?
– Вот уж никак не думал, что он твой.
– Я его купила. По случаю. А сейчас покупаю имение.
– По какой губернии? – вежливо спросил Артеньев.
– По Виленской. Здесь живет одна графская семья поляков-беженцев. Они дали в газете объявление… Я решила взять!
– Там, в Виленской, немцы, – сказал Артеньев.
– Не вечно же они там будут. Меня немцами не испугаешь. Садись. Хочешь, я покажу тебе зимний сад? Мы поужинаем в саду…
Она ловко подхватила с полу котенка, нежно его лаская.
– Клара, ты – шпионка!
– Какое милое создание, – забавлялась Клара с котенком.
– Клара, ты разве не слышала, что я тебе сказал?
– Слышала. А разве это дурная профессия?
Сергей Николаевич был поражен, что она согласилась с ним и даже не стала допытываться – . как он это установил. На самом же деле он проанализировал связь между событиями и сегодня утром окончательно уверился в этом…
– Ты разве уходишь? – спросила Клара, отшвырнув котенка.
– Я, моя милая, человек военный. Привык иметь дело с врагом лицом к лицу с ним, и… Прости, но я считаю, что шпионаж – это дело нечистое. Я ухожу не от Клары Изельгоф, я покидаю женщину, имени которой не знаю.
– Значит, я грязная? – спросила Клара, приближаясь.
Удар пощечины ослепил его, как вспышка магния.
– Получи ты, чистый воин! – сказала женщина. – Вы, – с презрением заговорила она, – вы хвастаетесь, если вам удается добиться накрытия. Три процента попаданий – об этом вы болтаете, как о подвиге. А теперь посмотри на меня. Я, слабая женщина, в одну ночь могу послать на грунт эскадру кораблей… А вы так можете? – спросила Клара на высоком крике. – Нет, так никто не может… Только я могу, я… грязная тварь!
Она вернулась в кресло и произнесла спокойно:
– А теперь ты сядь. И больше не дури.
Сергей Николаевич покорился, говоря:
– Но могу ли я верить, что ты сохранила себя в чистоте и святости за это время нашей горькой разлуки?
Неожиданно Клара бурно разрыдалась:
– Клянусь богом, сейчас я чище, чем когда-либо…
Артеньеву вдруг стало безумно жаль ее:
– Клара, я осатанел за последнее время. Я устал. Прости меня, Клара, я сам понимаю, что спросил глупость. Не мне тиранить тебя. Но, если ты хочешь, чтобы я чувствовал себя свободным, поедем ко мне…
– Тебе здесь не нравится?
– Пойми меня правильно и не обижайся: я верю, что ты купила этот особняк, он твой, но ты в нем какая-то не моя…
И была у них ночь в пустой квартире, где в тишине потрескивал паркет. Было очень холодно, Клара с ужасом забралась под ледяное одеяло, и среди ночи Артеньев не раз вставал, чтобы подбросить дров в печки. Красные отсветы бродили по комнатам…
– Я тебя все время бужу? – извинялся он.
– Ой, что ты! Буди. Мне нравится, когда печки топят дровами. А в Либаве, знаешь, торф или уголь… так надоело!
Он приник к ее уху и спросил тихо:
– Скажи, Клара… как тебя зовут?
– Называй как угодно. Все равно ошибешься…
Утром промерзлая квартира наполнилась уютным теплом. Когда человеку за тридцать, ему необходимо жениться, и Артеньев испытал огромное удовлетворение от того, что квартира не пуста, на его кровати сидит прелестная полураздетая женщина, закручивает волосы на затылке и роняет шпильки на пол… Он спросил ее:
– А во имя чего ты жертвуешь, Клара? Ты думала?
– У меня один идол – Россия, которой я служу. Сейчас все словно помешались. Кричат о партиях, блоках. Мне это смешно. Я признаю только одну партию – русский народ!
– Таких, как ты, теперь называют националистами.
– Мне это безразлично. А чем плохо любить народ, к которому принадлежишь? Ты меня еще мало знаешь, Сережа. А ведь я способна на любое преступление, могу пойти на любую низость, только бы России было выгодно… На плаху тоже! – сказала она, уронив шпильку.
Артеньев лазал в печные трубы, закрывал гремящие заслонки.
По самый локоть испачкал он руку в саже.
* * *
Случайно встретил на улице Колчака.
– Его вызвал к себе Гучков… Мы поговорили с адмиралом вполне доверительно. Он меня знает по дивизии. Я сказал ему о своих осложнениях с командой. Колчак предложил мне перебраться в Севастополь. Обещал сразу дать кавторанга и сделать флаг-офицером…
– Не нужно, – охладила его Клара. – У вас на Балтике все кончается, а на Черном все еще только начинается. Артеньев послушался ее, как муж слушается жену:
– Тогда остается Балтика… и мне завтра уезжать.
– Сейчас в Ревель?
– Да. Затем и дальше – до рейда Куйваст в Моонзунде…
– Моонзунд, вот проклятый Моонзунд! – неожиданно пылко произнесла Клара. – Я чувствую, что проблема этого пролива будет разрешена в нынешнюю навигацию.
– Ты что-нибудь знаешь точно?
