– А я, – сказал Соедов, – напишу статью о похвальных действиях московской полиции и лично градоначальника Адрианова.
– Это зачем же тебе? – спросил Распутин.
– Пускай всем нам будет приятно.
– А-а… ну, тады валяй. Пиши! – разрешил Распутин.
Компанию поставщиков белья украсили женщины, средь которых была аристократка (имя ее полиция в своих донесениях скрыла), дряблая купчиха Анисья Решетникова, две еще какие-то крали и Гришкина любовница Елена Францевна Джанумова, вступившая с ним в связь, чтобы он помог вытянуть из Сибири ее родителей, сосланных за шпионаж в пользу Германии.
Заняли кабинет – честь честью. Как порядочные.
Распутин, облапив Джанумову, жаловался:
– Вот жистя настала! В сутки часика два еще ничего. А потом опять плохо. И с чего это мне так скушно бывает?..
Семен Лазаревич подлил ему винца и запел:
Выпьем мы за Гришу,
Гришу дорогого.
Присутствующие с большим желанием подхватили:
Свет еще не видел
Милого такого!
Распутин поцеловал Джанумову в нос и сказал:
– За «величальную» вам спасибочко. Выпьем…
Аристократка (имя которой неизвестно) без улыбки на лице наблюдала за ним. Распутин сказал ей, что завтра придет к ней.
– Пожалуйста, – тихо отвечала женщина.
Соедов проявил волнение, свойственное алкоголикам:
– Что-то мы мало пьем. Что-то мало едим.
Распутин воткнул в рот бутылку, высосал до дна.
– Давай вторую, – и второй не стало.
На закуску ему послужил поцелуй Франтика, как он называл Джанумову. Анисья Решетникова, нелюдимая и мрачная, налегала на еду. Кагульский, не жалея штиблет, плясал модный кэк-уок. Аристократка, раскурив тонкую папиросу, окуталась вуалью сиреневого дыма. Наступила полночь, кабинет уже показался Распутину тесен для разгула, он спихнул с колена Франтика и встал.
– А чего тута сидеть? Пошли к народу…
Кагульский и Соедов вывели его в общий зал, держа под локотки, как патриарха, который является к своей пастве со словом святого откровения. Публика в ресторане оживилась:
– Распутин… Вон этот… с бородой… ах!
Оценив внимание к своей особе, Гришка выхватил из кармана штанов пачку денег, быстро раскидал червонцы в хор балалаечников, сотенные бумажки с хохотом ловили цыганские певички. Он стал шляться между столиками ресторана, хвастаясь:
– Рубаха на мне… вишь? Сама царицка вышивала. А поясок-то, вишь, какой? У меня сапоги на два размера больше царского…
Балалаечники исполняли национальные мотивы:
Выйду ль я на реченьку,
Погляжу ль на быструю…
Здесь я в смягченной форме передаю подлинные фразы Распутина, которые тут же фиксировались агентами тайной полиции. Вскоре аристократка, не выдержав, подозвала к себе лакея.
– Быстро выпишите счет.
– За весь кабинет? – спросил он.
– Да, за весь…
Почуяв, что женщина пренебрегает им, Распутин, «взбешенный, шатаясь, произвел неприличный жест рукой… Светская дама бросила на стол пачку денег, далеко превышавшую итог счета, и поспешно вышла. Цыганки вышли вслед за нею» (из протокола полиции). Так поступают умные люди. А глупые радуются, и нашлись дураки, которые даже забрались на пальмы, как обезьяны, чтобы лучше видеть все безобразия. При этом, как докладывала агентура, хозяин ресторана Судаков, желая избежать скандала, стал азартно (и не к месту) уверять публику, что это не Распутин, а какой-то самозванец… Гришка сразу взревел от горчайшей обиды:
– Это я-то не Распутин? Да я самый настоящий…
А чем Распутин мог доказать, что он Распутин? Полицейский отчет гласит, что Гришка «обнажил половые органы и в таком виде продолжал вести беседы с певичками, раздавая некоторым из них записки с надписями „люби бес корыстно“. На замечание хора о непристойности поведения Распутин возразил, что он всегда так и держит себя перед женщинами; при этом, чтобы ему поверили, он „называл по фамилиям женщин, которые ему отдавались, сообщая о каждой какую-либо деталь, смешную или скабрезную…“. Франтик (у которой в биографии не все было чисто) быстро смылась в уборную. Соедов активно уговаривал Распутина еще „дернуть по маленькой“, а издатель газеты Кагульский предпринял попытку застегнуть на Распутине штаны, но потерпел в этом фиаско…
…Судаков позвонил Адрианову.
– Был он у меня. Страшно рассказывать.
– По счету уплатил? – забеспокоился градоначальник.
– Я бы сам, – отвечал Судаков, – заплатил ему в десять раз больше, только бы он не бывал у моего «Яра»…
Проломив рогатки цензуры и не щадя нравственности читателей, газеты опубликовали смачные подробности скандала у «Яра», а в Петербург полетели доношения под грифом «сов. секретно». Поклонение московским мощам пошло все-таки на пользу Распутину, и, заработав на поставках белья для фронта, он впер к себе на третий этаж рояль. С удовольствием разглядел свою персону в отражении черной лакированной крышки. Сказал:
– Это вам, доченьки! Мотри, как батька-то для вас старается. Последнее готов с себя снять, чтобы вам хорошо сделать…
* * *
Все документы о скандале сконцентрировались в сейфе шефа жандармов Джунковского; с докладом к царю он прошел в приемную императора, где случайно напоролся на Распутина.
– А-а, ты здесь… Тебя-то мне и надобно!
Нервный генерал по всем правилам бокса нанес острый хук в подвздошину. Распутин от боли открыл рот, но… безмолвствовал. Свинг в челюсть склонил его голову на левое плечо. Джунковский прямым снизу поправил ее – и она повисла на правом плече. Последовал заключительный апперкот – Распутин мешком осел на пол. В англизированной свите царя оценили все по достоинству:
– Поздравляем. Нокаут.
В подробном докладе царю Джунковский сознательно выделил в нем те места скандала, где Распутин похвалялся своим влиянием на царицу и на придворных дам. Николай II сказал:
– Прошу вас, пусть это останется между нами…
Джунковский закончил речь обычными рассуждениями о том, что за спиною Распутина стоит некое таинственное сообщество «жидо-масонского» толка (это был пункт его помешательства).
– Я все это проверю, – обещал ему царь…
Степан Белецкий оживил эту картину: «По словам Распутина, государь после этого долго не пускал его к себе на глаза, и поэтому Распутин не мог слышать или говорить спокойно о генерале Джунковском до конца своей жизни». Но, никому не веря, Николай II поручил Саблину разобраться в докладе Джунковского.
– Я знаю, Григория не любят. Где ложь, где правда?
Саблин, опытный арбитр в семейных делах Романовых, нашел в себе смелость подтвердить правоту доклада Джунковского:
