— Но… как вы могли меня разлюбить?
Столько наивного тщеславия было в ее вопросе, что Жиль рассмеялся.
— Да очень просто. Я не люблю вас, потому что полюбил другую женщину.
— Кого? Судя по всему, вашу драгоценную графиню де Бальби?
«Вот она, женская натура, невольно подумал Жиль. — Сама твердит на все лады, что не любит его больше, но стоит появиться на горизонте призрачной сопернице, как в тоне появляется язвительность, чертовски смахивающая на ревность.»
— Позвольте вам заметить, вас это не касается. Здесь мы, как видите, вдвоем, и чувства друг к другу испытываем приблизительно одинаковые, так что, можно считать, квиты… если забыть, правда, что вы беременны от своего любовника, и здесь мне вас не догнать. Добавлю, одна ко, что, хоть вас и затягивают безжалостно в корсет, талия ваша уже не столь тонка. Беременность становится заметной, так что мне самое время заняться вами во избежание ненужных толков.
— Заняться мной? Что вы собираетесь делать? — закричала Жюдит, невольно прикрыв живот руками, хотя он и без того был достаточно защищен кринолином из ивовых веток.
— Что я собираюсь делать? Да ничего особенного, дорогая… Разве что спать с вами, пока это еще возможно… и приятно.
— Ни за что, слышите? Никогда! Я запрещаю вам до меня дотрагиваться.
— Посмотрим…
Спокойно подойдя к двери, он тщательно запер ее на ключ, сунул ключ в карман, и так сноровисто, что любой фокусник бы позавидовал, выскользнул из халата. Увидев Жиля обнаженным, Жюдит вскрикнула, но была так ошеломлена, что не сдвинулась с места. А Жиль бросился к ней, опрокинув на ходу кресло, за которым она пряталась, и оно с грохотом покатилось по ковру.
Молодая женщина снова ожила, лишь когда он схватил ее. Она принялась обороняться тем более отчаянно, что чувствовала превосходство супруга. Она извивалась, кусалась, царапалась, как взбесившаяся кошка, а он срывал с нее великолепное перламутровое платье, раздирая его на куски, рассыпая жемчуг, которым оно было расшито, по паркету. Разодранное на три части, платье полетело на пол, за ним нижние юбки, кринолин он снял, разрезав найденным на туалетном столике ножиком подвязки, затем та же участь постигла корсет, при этом он удерживал разъяренную женщину свободной рукой. И ногти и зубы Жюдит были бессильны против крепких, словно каменных, мышц Турнемина, ей казалось, что она сражается со статуей.
Вот и последний покров — очаровательная вышитая сорочка из тончайшего батиста — упал, а Жюдит по-прежнему кусалась и шипела. Плечи Жиля горели от ее царапин. Разозлившись, Жиль дотащил ее до одной из колонн красного дерева, поддерживавших большой муслиновый балдахин над кроватью, на ходу сорвал шнур, подвязывавший занавес, и, заведя руки Жюдит за колонну, крепко связал их, а потом, коленом раздвинув ее ноги, «вошел в нее с такой силой, что оторвал от земли, отчего она жалобно застонала, но его собственное страстное рычание быстро заглушило стоны женщины. Наслаждение обрушилось на него, как водопад, и выбросило на берег задыхающимся, с бьющим в ребра как колокол, сердцем.
Он чуть отстранился и посмотрел на Жюдит.
Сейчас она была похожа на юную христианку, привязанную к столбу пыток в ожидании львов.
Роскошные волосы падали ей на лицо, прикрывали частью тело, поражавшее красотой. Из-за приближающегося материнства груди ее чуть отяжелели и походили на прекрасные спелые плоды.
Талия, правда, стала менее тонкой, зато слегка округлившийся живот отливал перламутром. А как хороши были ее длинные ноги и золотистый курчавый треугольник в том месте, где они сходились!
В сердце Жиля шевельнулась былая нежность, ему стало стыдно, что он так грубо обошелся с женой, но, с другой стороны, столь яростное сопротивление должно быть наказано. Он снова подошел к ней, приподняв поток волос, открыл залитое слезами лицо, нежно поцеловал ее в губы и обнял.
Жюдит, словно только и ждала этой ласки, осела вдруг в его руках, и, по тому, как она стала сползать вниз. Жиль понял, что молодая женщина потеряла сознание. Он поспешно развязал ей руки, поднял, положил на постель и прижался ухом к сердцу Жюдит. Сердце билось ровно, может быть, только чуть быстрее, чем обычно, и это его успокоило. Обморок должен скоро пройти.
Жиль прилег рядом с женой и стал похлопывать ее по щекам, а как только она глубоко вздохнула и золотые ресницы дрогнули, он принялся умело ласкать ее.
Благодаря Ситапаноки, пылкой графине Бальби и собственной обостренной чувственности, Жиль был прекрасно осведомлен о тайнах женского тела. Так что он весьма успешно возбуждал вроде бы бесчувственную Жюдит, крепко сомкнувшую веки, хотя Жиль ощущал, как она отзывается на каждое ласковое прикосновение. Его руки и губы прошлись повсюду — от нежных холмиков грудей до сладких теней чрева, от распухших губ до шелковистых подмышек, и Жюдит понемногу ожила, затрепетала. Дыхание ее, сначала легкое, стало частым и прерывалось порой стонами наслаждения, перешедшими постепенно, благодаря его упорству, в животный крик радости. Великолепный инструмент любви, каким являлась Жюдит, исполнял сладострастный концерт в умелых руках Жиля.
Вполне естественно, вид восхитительного женского тела, которое проснувшаяся чувственность заставляла принимать на разоренной постели прелестные бесстыдные позы, бесконечно сменявшие одна другую, не мог не пробудить вновь желания и у Жиля, но теперь Жюдит спокойно лежала в его объятиях. Жиль старался сдерживаться, чтобы дать жене время окончательно прийти в себя, но вдруг почувствовал, что она задвигалась. Нежная ручка скользнула по его животу, потянула к себе, и Жюдит сама направила его, все так же не открывая глаз, впилась губами в его губы, между тем как бедра ее уже начали свой неистовый танец.
Они одновременно достигли вершины блаженства, но внезапно счастливые стоны женщины перешли в пронзительный крик:
— Ой! Как больно! Мне больно…
Встревоженный Жиль стремительно спрыгнул с постели, поднес поближе свечу. На белой простыне расплылось пятно крови, потом второе…
Накинув халат и быстро наведя хоть какой-то порядок в спальне, по которой словно прошел ураган. Жиль бросился в коридор, чтобы позвать Фаншон, других женщин и послать Хантера за врачом. Далеко ходить ему не пришлось. Едва переступив порог спальни, он наткнулся на Фаншон, сидевшую в полной темноте на стуле у самой двери.
На девушке не было лица, он едва узнал ее.
Подняв на него полубезумные глаза, она прошептала:
— Почему вы не сказали, что любите ее?.. Я была здесь… и все слыхала. А я-то считала, что вы ее ненавидите, что…
— Не понимаю, какое вам дело до моих чувств, Фаншон, но вот что вы должны зарубить себе на носу: я терпеть не могу камеристок, подслушивающих под дверьми.
— Терпеть меня не можете? На корабле мне так не казалось.
— По-моему, мы с вами договорились, что на корабле ничего не было, во всяком случае, ничего существенного. Немедленно разбудите госпожу Готье и одну или двух кухарок. Боюсь, у вашей хозяйки будет выкидыш. Я сейчас отправлю Хантера за врачом.
