На улице стояла изнурительная жара, однако Турнемину казалось, что здесь ему дышится легче, чем в прохладном жилище нотариуса. Ощущение это было, без сомнения, связано с чересчур тяжелым приемом, который оказала ему Элали Моблан, и ее хвалебными отзывами о Симоне Легро. Сам нотариус, похоже, был весьма неплохим человеком, и Жилю было его немного жаль — несладко иметь такую жену.
Поддайся Турнемин своему боевому темпераменту, он бы потребовал выдать ему нужные документы немедленно (в конце концов, оформить их мог любой мало-мальски грамотный клерк) или попытался бы вступить во владение поместьем вовсе без них, но он принудил себя проявить терпение. Он здесь новичок, и ему казалось правильным сделать на первых порах уступку местным привычкам и нравам, к тому же все равно пришлось бы привыкать к несколько замедленному ритму жизни тропического острова. Время тут, по-видимому, ничего не стоило: двумя днями раньше или позже — никто этому и значения не придает…
Так что временем он располагал и потому с удовольствием пошел через весь город пешком, тем более что ему хотелось познакомиться с ним как можно скорее. Направляясь к нотариусу, Жиль, разумеется, переоделся — свой роскошный, но тяжелый мундир он сменил на сшитый в Нью-Йорке костюм из белого тика, легкий и респектабельный: из-под сюртука с золотыми пуговицами и квадратными полами выглядывала тонкая батистовая рубашка и свободно завязанный галстук, того же цвета штаны были заправлены в сапоги из мягкой кожи. А дополняли этот элегантный и уместный наряд задорно сдвинутая набок шляпа из тонкой соломки и трость с золотым набалдашником. Однако, если Турнемин, одевшись по местной моде, думал остаться незамеченным, он просчитался. Хоть и тянулись в Кап-Франсе с востока на запад тридцать семь улиц, а девятнадцать пересекали их, хоть и лежали за его пределами бесчисленные плантации, все же это был маленький городок, где каждый знал каждого, так что за прогулкой высокого (в прямом и переносном смысле) незнакомца следило множество глаз.
Не замечая направленных на него взглядов, Жиль с удовольствием затерялся в шумной, яркой толпе — под цветущими ветвями или синими гроздьями палисандра словно шло нескончаемое праздничное гулянье. Нельзя сказать, чтобы все негры — а их было в толпе большинство — носили лохмотья. «Домашние» рабы — они родились уже на острове и получили определенное воспитание — одевались в хлопок светлых тонов, полосатый, в цветочек, или просто белый, синий, красный или желтый; у женщин на головах высокие чепцы из муслина, газа или фуляра. Что же касается свободных граждан, будь то черные или мулаты, они вообще почти не отличались одеждой от белых — разве что пристрастием к более ярким краскам. Некоторые из них выглядели изысканно: дорогие ткани, драгоценности.
Рядом с этими приодетыми женщинами и мужчинами, чьи черты благодаря смешению крови приобретали порой утонченность и даже необычайную красоту, особенно заметны становились недавно привезенные на остров рабы, «негритосы»: с одной стороны дикость и нищета, с другой — достаток и цивилизация.
Порой Турнемина поражала экзотическая красота встречных женщин. Ему попадались удивительные негритянки — словно полные презрения идолы из черного, отполированного до блеска дерева, полные сладострастия, словно спелые плоды, мулатки с золотистой кожей. Встречались ему и белокожие светские дамы с грациозной антильской поступью — элегантность нарядов, хоть и не поспевавших за версальской модой, красноречиво свидетельствовала об их высоком положении, и Жиль с удовольствием приветствовал красавиц. Волосы их были убраны в кружевные или блестящие газовые чепцы, на которые надевалась широкополая шляпа, платья белоснежные или пастельных тонов всех оттенков радуги. Они проплывали мимо Турнемина в открытых колясках, запряженных рысаками, или на плечах четырех крепких негров в легком паланкине из черного дерева, украшенном светлыми шелковыми лентами, с муслиновыми занавесками цвета зари, лазури или снега, раздувавшимися под легким ветром подобно парусам крохотных суденышек.
Очаровываясь все больше и больше. Жиль долго бродил по узким улочкам с глинобитной мостовой (замощены по-настоящему были лишь несколько центральных улиц) и выстроившимися вдоль них чудесными двухэтажными домами — их крытые балконы, выкрашенные в белый, синий или желтый цвет, словно были сделаны из металлического кружева. Стены оштукатурены или покрашены желтой краской, а оконные наличники — белой. Повсюду высокие пальмы, многие ограды и балконы увиты зеленью.
Он останавливался, замечтавшись, на очаровательных тенистых площадях с журчащими фонтанами, прошелся по элегантной богатой улице Вильвер — главной артерии колониального города, которую даже прозвали «Маленьким Парижем» за красоту и изысканность, а также за веселость нрава. То был Париж — куда более радостный и солнечный и куда менее грязный, чем его европейский собрат.
На улице Ювелиров он зашел в прохладную, пахнущую корицей лавку и купил для Жюдит удивительное колье — замечательной работы золотой ошейник, усеянный жемчугом, красивый золотой крест для Анны и для Мадалены — тонкий браслет, украшенный жемчужинками и золотыми шариками. Ювелир, проводивший щедрого покупателя низкими поклонами, и не подозревал, что для того значение имел лишь этот браслет, а колье и крест — не больше, чем прикрытие.
Рассовав подарки по глубоким карманам, Жиль поднялся по ступенькам обратно на улицу, когда чернокожая девчонка лет десяти буквально бросилась ему под ноги и заюлила, как щенок, в результате чего они оба едва не свалились на мостовую.
— Куда ты так торопишься? — спросил Турнемин, ставя негритянку на босые ножки, выглядывавшие из-под желтой хлопковой рубахи, надетой поверх вышитой юбки.
Девочка подняла к нему круглое, как черная луна, личико с широкой белозубой улыбкой.
— Твоя покупать красивая веси, гаспдин?
Твоя богатая? Седрая?
— Ты слишком любопытна. Какое тебе дело?
— Моя — нет, но там красивая дама твоя видеть…
Она указала на стоящий в тени гигантского дерева большой паланкин с тщательно задернутыми, украшенными золотыми блестками желтыми занавесками.
— Меня хочет видеть дама? Зачем? Она не может меня знать.
— Видеть твоя, замесять!
Жиль все же колебался, недоверчиво поглядывая на паланкин, возле которого стояло четверо чернокожих с внушительными бицепсами. Девочка, видя его нерешительность, подмигнула и пояснила с заговорщицким видом:
— Если гаспдин любить ее любовь, дама довольна…
Турнемина развеселило ее заявление, и он провел рукой по курчавой головенке. Если здесь все дамы полусвета поступают так, то они, по Крайней мере, оригинальны, да и потом, не ты к ним ездишь, а они сами являются куда надо. Любовь в такую жару, должно быть, очень освежает и бодрит.
И, бросив негритянке монетку — девчонка с обезьяньей ловкостью поймала ее на лету, — Жиль решительно направился к паланкину. Едва он наклонился, намереваясь отодвинуть занавеску, как из-за нее, словно змея, вынырнула рука цвета светлой бронзы с массивными перстнями, схватила его за кисть и с удивительной для женщины силой потянула внутрь. Занавеска тотчас же закрылась за спиной Жиля, и оказалось, что он стоит на коленях посреди пространства, выложенного целой коллекцией желтых атласных подушек, на которых лежала женщина.
