Турнемин не успел расспросить Дезире. Ее узнал Финнеган.
— Да это Селина! — воскликнул он. — Я давно подозревал, что она мамалой.
— Что это такое? — спросил шевалье.
— Мамалой — жрица богов Вуду.
— Седина — старшая жрица, — тихо сказала Дезире. — Нет на острове раба, который бы ее не слушался. Если она подойдет к хозяину, он спасен.
— Но где она была все это время? Доктор говорил, она работала в доме кухаркой?
— Селина пряталась. Она сбежала, когда Легро продал домашних рабов. Он не имел права ее продавать, она «свободный человек саванны». Но старик Саладен тоже, а Легро все же его продал… и Саладен повесился…
Окидывая взглядом шоколадных глаз теперь уже окончательно покоренную массу людей. Седина подошла к Моисею и положила ему на плечо царственную руку, потом громко произнесла какую-то отрывистую фразу, которая произвела удивительный эффект: спокойная и молчаливая до того толпа вдруг заволновалась, образовала несколько водоворотов и, словно вулкан, выплевывающий лаву, выбросила четыре группки людей, а те в свою очередь швырнули к ногам жрицы четырех отбивавшихся чернокожих.
Расправа свершилась с головокружительной скоростью. Седина произнесла лишь одно слово, и не успел стихнуть звук ее голоса, как сверкнули четыре сабли, и четыре головы покатились на песок, окрашивая его в красный, как платье мамалой, цвет. Но Селина на них даже не взглянула. Она повернулась к дому.
— Пойдем, — сказала Дезире и протянула руку Жилю. — Она ждет тебя.
Негритянка довела шевалье до дверей, но дальше не пошла. Он медленно спустился по лестнице и подошел к стоявшим посреди площади чернокожим. Моисей опустился на колено, но не Седина.
— Завтра я склонюсь перед тобой, — строго сказала она. — Завтра я снова стану служанкой.
А сегодня тебе лучше вести себя со мной как с ровней. Я провожу тебя в твой дом.
— Ты спасла мне жизнь, — ответил Жиль. — Я ни в чем не мог бы тебе отказать. Почту за честь. Седина.
Жрица улыбнулась, сверкнули крепкие белые зубы.
— Тебе известно мое имя? Откуда?
— Доктор Финнеган сказал: он и еще пятеро моих людей в этом доме.
— Тогда пусть выйдут, — спокойно сказал Моисей. — И вынесут все, что принадлежит тебе, потому что дом сейчас сожгут. От факелов он не мог зажечься, потому что крыша как раз каменная.
Турнемин с любопытством взглянул на гиганта.
— А ты, оказывается, и на моем языке говоришь? А я думал, ты немой…
— Я не знал тебя, когда ты меня подобрал.
Молчание давало мне некоторое преимущество.
— Как ты тут очутился?
— Если позволишь, я расскажу позже. А сейчас выведи своих друзей.
— Пойдем! — произнесла Седина. — Пора тебе покинуть это проклятое место. Но сначала поклянись.
— В чем?
— Поклянись, что забудешь все, что произошло этой ночью. Все!
— Ты боишься, что я накажу этих несчастных? Но я ведь им уже пообещал, что никакого наказания не будет. Ты уже свершила суд. Чего ж еще?
— В таком случае, пошли! Тебя ждет твой дом. Он пуст, но цел. Тебе там будет лучше, чем в жилище палача.
И они тронулись: впереди две девочки со свечами, потом бок о бок Турнемин с Сединой, за ними обрадованные встречей Моисей и Понго, следом все остальные с оружием и лошадьми, которых успели взять из конюшни…
Толпа расступилась перед ними, и, сопровождаемые сотнями глаз, в которых теперь теплилось что-то, похожее на надежду. Жиль и Селина прошествовали мимо тлевших и дымившихся головешек на месте бывших хозяйственных построек к дому. Никто не произнес ни слова.
Вдруг раздался треск и в небо взметнулся столб пламени. Маленький кортеж, поднявшийся уже к тому времени на холм, остановился. Жиль обернулся: дом Легро пылал, как факел, но позади него виднелись мириады огоньков — те, кто охранял берег Лембе, спокойно возвращались в хижины, словно просто приходили на праздник.
— Ты знаешь, где сейчас Легро? — спросил Жиль Селину.
Она покачала головой, и перья ее убора заколыхались.
— Нет. Скорее всего, у Олимпии. У нее, я знаю, есть дом в Кап-Франсе. Мне пришлось скрываться, потому что Легро — настоящий дьявол, а прислуживает ему дьявол еще более страшный, хоть и в женском обличье. Настигнуть его не в моей власти. И я постаралась о нем забыть.
Почему бы и тебе не поступить так же?
— Думаешь, он позволит забыть о себе? Нет.
Его ловушка не сработала. Но это не значит, что он больше не попытается покушаться на мою жизнь или жизнь моих близких. Придется его найти… чтобы спать спокойно.
— Что же, я постараюсь узнать, где он…
Небо на востоке начало бледнеть. Подходила к концу ужасная ночь. Еще немного, и утренние лучи осветят развалины и пожарища — много построек погибло в огне. Но едва Жиль, ведомый Селиной, ступил за ограду из кактусов и веерных пальм, отделявших особняк от остального имения, небесный свод вспыхнул яркими красками зари, и первый луч коснулся стен розового и пустого, как раковина, дома, которому предстояло возродиться для новой жизни.
Часть третья. ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
БАЛ У ГУБЕРНАТОРА
Жиль и Жюдит услышали скрипки еще до того, как пересекли лужайку перед дворцом, а сквозь хрупкие стебли роз им были видны огоньки бесчисленных свечей, освещавших резиденцию губернатора. Никогда еще старый замок иезуитов, перестроенный чересчур склонным к роскоши правителем острова, не выглядел таким прекрасным. Словно огромный белоснежный цветок магнолии распустился во тьме.
Но как ни была сладостна музыка и нежна душистая ночь (только что кончился сезон дождей), Жилю показалось, что, несмотря на шуршание бальных платьев, сверкание драгоценностей на дамах, которых он прекрасно видел сквозь широко распахнутые большие окна, несмотря на грациозные па менуэта, празднику не хватало веселья.
В этот вечер на прощальный бал, который господин де Ла Люзерн давал перед тем, как отбыть во Францию, где он намеревался снова занять пост министра военно-морского флота вместо подавшего в отставку маршала де Кастри, собрался весь цвет Санто-Доминго, вся цивилизованная часть местного общества — если, конечно, не подходить к этому определению слишком строго, поскольку большая часть присутствующих относилась к рабам вызывающе бесчеловечно и вела не праведный образ жизни. За три месяца, проведенных на острове, Турнемин научился видеть, как под пышно цветущей верхушкой жестоко прокладывают себе дорогу питающиеся человеческой плотью корни. И весь этот праздник показался ему вдруг балом теней: не могло же в самом деле сохраняться вечно жуткое рабство под самым боком у Америки, где родилось гордое слово Свобода, возможно, эти люди танцуют на краю своей разверстой могилы.
