— Не может быть! — прошептала она. — Неужели это мне? Он слишком красивый… Я не буду его надевать.
Но взгляд ее светился счастьем.
— Нет на свете ничего, что было бы слишком красиво для вас, Мадалена, — сказал он с нежностью, которую не в силах был скрыть. — Как только будут закончены работы в полях и в доме, мы дадим грандиозный бал. Вот и наденьте свой браслет, а я буду радоваться, глядя на вас, что он сделал вас еще хоть на капельку красивей…
Жиль так и не узнал, что собиралась ответить ему порозовевшая Мадалена — взгляд ее наполнился нежностью, — потому что как раз в этот миг из-за полосы лимонных деревьев вылетела на белой кобыле Жюдит. В темно-зеленой амазонке, с огненным шлейфом распущенных волос, она являла собой образ оскорбленной гордыни. Глядя на них сверху вниз горящим яростью взором, она выпалила:
— Один крестьянин везде найдет другого. — В голосе ее звучало презрение. — Свой свояка видит издалека. Если это, девочка моя, плата за добродетель, — Жюдит указала хлыстом на браслет, — то ваш соблазнитель ценит ее не слишком высоко. Красавицы мулатки из Кап-Франсе за него разве что ночь провести согласились бы. Так что пересмотрите цены.
Жиль и ответить не успел, а Жюдит уже тронула круп лошади золотой шпорой, и та галопом понесла ее к дому.
Мадалена побледнела так. Что даже губы стали белыми. Она швырнула браслет Жилю, словно он жег ей руки, и зарыдала. Не слушая ни извинений, ни утешений Жиля, она пустила своего ослика ходкой рысью. Турнемин хотел догнать девушку. Но, заметив возвращавшихся из флигеля Пьера и Финнегана, он остановился — смешно бежать за ослом. Тогда он сделал крюк и тоже повернул к дому, решив излить на жену все свое негодование за то оскорбление, которое она нанесла ни в чем не повинной девушке, но нашел ее дверь закрытой.
— Госпожа просила передать господину шевалье, чтобы ее не беспокоили, — доложила Фаншон, появившись на пороге с ворохом атласных и муслиновых юбок. — Она не успела подготовиться к балу.
— Так пусть поторопится, — сухо ответил Жиль. — Выезжаем через час. И ни минутой позже: у меня в городе еще есть дело к мэтру Моблану.
После той трагической ночи в «Верхних Саваннах» нотариус вдруг превратился в его обязательного и действенного сторонника. Убедившись, что Симон Легро и в самом деле не только исчез с плантации, но и вообще не объявляется на острове, будто земля его поглотила — Моблан стал служить Турнемину с усердием, в котором чувствовалась немалая доля облегчения. На совести этой парочки наверняка был не один покойник, так что крючкотвор радовался, что его сообщник покинул поле боя. На следующий же день после восстания рабов новый хозяин «Верхних Саванн» подал официальный иск, обвиняя бывшего управляющего в подстрекательстве к бунту, попытке покушения на его жизнь и тяжких нарушениях Кодекса плантатора. Губернатор Ла Люзерн приказал развесить во всех городах и деревнях острова уведомление о розыске Легро с описанием его внешности. Где бы тот ни оказался, его ждал эшафот, что, судя по всему, вполне устраивало мэтра Моблана. Он теперь с большим рвением обслуживал нового клиента.
Благодаря ему удалось очень быстро обставить заново особняк в «Верхних Саваннах». Он сам поехал с Жилем в Порт-о-Пренс, где проводился аукцион, в том числе распродавалась мебель одного из членов местного магистрата — он только что умер, не оставив наследников. Турнемин купил также маленький, но очень неплохой дом на набережной Вильвер, где покойный останавливался, когда наезжал в Кап-Франсе.
Благодаря усердию нотариуса удалось договориться о перепродаже с людьми, которые купили бывших домашних слуг из дома Ферроне. И в имение вернулись близнецы Зели и Зебюлон, служивший дворецким импозантный Шарло и супружеская чета Жюстен и Тисбе, кстати, дочь Селины.
Жюстен и Тисбе много лет жили вместе. Потому разлуку (одного продали на плантацию индиго Эке-Леже на Терье-Руж, а другую — на плантацию сахарного тростника в Жан-Рабель, то есть в наиболее отдаленные друг от друга поместья северной оконечности острова) они переживали мучительно. Тронутый тем, с какой радостью они встретились снова, Турнемин немедленно дал обоим вольную и нанял их уже в качестве свободных слуг в свой новый дом в Кап-Франсе, и они прекрасно справлялись с обязанностями.
Вот сюда-то и приехали Турнемины, чтобы приготовиться к балу у губернатора. Однако напрасно Жиль надеялся объясниться с Жюдит по дороге: жена его решила ехать верхом. Тогда он тоже сел на лошадь, предоставив карету Фаншон и Зебюлону с багажом.
Разумеется, Жиль на Мерлине пропустил вперед жену на белой Вивиане, которая не упускала случая задеть жеребца шевалье, так что всю дорогу ему пришлось смотреть на рыжие косы жены и белый хвост кобылы, не имея возможности перекинуться ни единым словом. Госпожа де Турнемин даже не удостоила мужа взглядом, когда он придерживал ей стремя, помогая сесть в седло.
Прибыв на место, Жюдит повела себя точно так же. Она спрыгнула с лошади, бросила поводья негритенку — приемному сыну Тисбе, подхватила длинный шлейф своей амазонки, взбежала по лестнице и вошла в украшенный гигантскими растениями вестибюль, сохраняя выражение оскорбленного величия. Жиль вздохнул, глядя, как она скрылась за дверью своей спальни. Следом пробежала Фаншон с сумочкой для туалетных принадлежностей и ларчиком для драгоценностей. Праздник обещал быть чрезвычайно приятным, если не удастся вскрыть опасно вздувшийся нарыв до отъезда к губернатору. Жиль прекрасно знал взрывной характер жены, и ему вовсе не хотелось, чтобы она обзывала его мужланом в присутствии всего цвета местного общества. Если суждено разразиться грозе, пусть лучше гремит дома, а не на балу.
Придя к такому выводу, он быстро закончил свои сборы и за несколько минут до назначенного времени постучал в комнату жены.
— Вы готовы, Жюдит? Мне надо с вами поговорить.
Ему никто не ответил, но он отчетливо различил за дверью перешептывание, и потому нажал на ручку и вошел без дальнейших церемоний.
— Я не разрешала вам заходить, — закричала Жюдит из-за большой, затянутой расписным шелком ширмы.
— Тем хуже для вас. Надо сразу отвечать, когда вам задают вопрос. Фаншон, будьте любезны, выйдите. Я, кажется, сказал, что хочу поговорить с вашей хозяйкой.
— В дерзости вам не откажешь! — Жюдит так резко отпихнула ширму, что та с сухим треском повалилась на ковер.
Жиль, увидев супругу, еле сдержал готовое сорваться с губ грубое слово, а его загорелое лицо залила волна гневного румянца: перед ним, вызывающе подняв увенчанную диадемой из красного золота голову, стояла та самая Жюдит, которая зазывала блеском и совершенством красоты клиентов в игорный дом на улице Клиши.
Платье на ней было точной копией наряда, в котором Жиль обнаружил ее в тот вечер, когда он едва не сошел с ума: необъятная воздушная юбка до самого пола подчеркивала необычайную тонкость талии, ослепительной белизны плечи и грудь на фоне черной матовой пены казались белыми орхидеями на темной земле.
