Тираж книги Лезюра разошелся по миру. Остатки тиража хранились на квартире министра де Бассано, где огромный завал этих фальшивок в декабре 1812 года видел известный шпион при русской армии — сэр Роберт Вильсон; Вильсон называет издание этой книги «последним проявлением русских заблуждений Наполеона».
Таким образом, де Еон невольно подложил хорошую свинью под круглый стол европейской дипломатии. «Завещание Петра I» «Существует еще одно подложное завещание Петра I, составленное известной княжной Таракановой, но судьба его не входит в тему нашего повествования.» вдруг сделалось документом огромной важности.
Плагиатор Лезюр был хитер: нигде и никогда не упомянул он имени де Еона. Игривая дымка таинственности, окружавшая де Еона еще при жизни, после смерти заволокла его личность непробиваемым туманом. А потом повалил такой густой дым, что многие открещивались при одном имени кавалера.
* * *
В это время бродили по кабакам Парижа два талантливых шалопая; одного звали Дюма, другого Гайлярде.
Автор «Монте-Кристо», уже тогда имевший соавторов гораздо больше, чем было генералов у Наполеона, усадил за стол и своего собутыльника. Результатом была знаменитая драма «Несльская башня». Дюма-отец, человек нравственности сомнительной, вытряхнул из рукописи песок и поставил на титуле книги свое имя.
Гайлярде был возмущен такой наглостью, и на скамье подсудимых Дюма впервые узнал содержание своего произведения. Гайлярде — вне всякого сомнения! — процесс выигрывал. Но тут появился в суде некий Жанен, и со всем пылом отощавшей юности он затряс кулаками:
— Эту драму написал я, только я! Правосудия, правосудия…
Кто написал эту драму (ныне включенную в собрание сочинений Дюма-отца) — так и не выяснилось. Но Гайлярде, несолоно хлебавши, посторонился дружбы с великим романистом и завел для себя собственный стол.
За этим столом появилась книга:
«Записки кавалера де Еона, напечатанные в первый раз по его бумагам, сообщенным его родственниками, и по достоверным документам, хранящимся в архиве иностранных дел. Сочинение Фредерика Гайлярде — автора „Несльской башни“…»
Днем с огнем не найти было этой книги, и второй тираж ее расхватали сразу, как и первый. Просто удивительно, как публика попалась на эту удочку! Но текст «завещания Петра» снова был перепечатан в книге — на видном месте.
Гайлярде вскоре же, разбогатев, покинул Францию, и океанская волна выбросила его в Новом Свете, где он вложил свои гонорары от продажи де Еона в издание авторитетного «Вестника Соединенных Штатов».
Дипломаты почитывали скандалезную книжицу, но уже посматривали на Россию настороженно. В это время Леонард Ходзько, ученый студент из Вильно, выпустил в Париже свою книгу: «ПОЛЬША. Историческая, литературная, монументальная и иллюстрированная».
«Завещание Петра I» Ходзько уже снабдил политическими комментариями; особенно же развил пояснения к 6 касательно вопроса о Польше, которая, раздробленная, уже не принадлежала сама себе. Фальшивка так часто стала мелькать перед глазами европейских народов, что уже никто не сомневался в агрессивности русских планов…
Грянул 1854 год, и вот что удивительно: Наполеон III в точности повторил Наполеона I, — только «завещание Петра I» из книг вдруг перешло в тысячи листовок, и ветер разбросал их над рядами французских колонн в Севастополе. Проклятая фальшивка вырастала в обвинительный акт против всей русской политики!
Корреадор даже выпустил в свет картографическое издание — «Карту увеличения пространств России со времени Петра I до наших дней», приложив к ней, словно горячительный пластырь, и пресловутый текст «завещания»…
— Это политическое завещание, — внушал Корреадор читателю, — было набросано Петром Первым в 1710 году, вскоре после сражения под Полтавой, исправлено им в 1722 году — после Ништадтского мира, и окончательно отредактировано канцлером Остерманом…
С большим опозданием, но все же позволю себе задать вопрос Корреадору:
— Простите, мсье, а разве бывают завещания императоров, которые бы редактировались их чиновниками?
* * *
Вскоре имя де Еона снова выплыло наружу. Остроумный Ломени увлекся личностью автора «Фигаро» и дал публике прекрасную монографию об остроумце прошлого Пьере Кароне — Бомарше. Естественно, что, задев Бомарше, нельзя было миновать и его очередной «невесты».
С глубоким сожалением Ломени пришел к тяжкому выводу:
— Нет, не такая жена была нужна великому драматургу!
И мы согласны с Ломени полностью: конечно, лучше пусть любая другая, но только не такая, как наш кавалер де Еон…
Интерес к личности де Еона не угасал. Одни говорили, что он был мужчиной, другие — женщиной. А патологический осмотр его тела в 1810 году был всеми давно забыт.
«В самом деле, — толковала интеллигентная Европа, — кто это был.., он или она?» Тогда в этом вопросе решил разобраться Луи Журдан, почтенный издатель парижской газеты «Век».
— Кавалер де Еон, — бестрепетно заявил он публике, — не был и кавалершей.., это былО кавалершО! То есть — нечто среднее между мужчиной и женщиной. Или все вместе: мужчина с женщиной.
И, сделав такое заявление, Журдан назвал свою книгу о де Еоне соответственно: «Гермафродит»; вышла она в 1861 году, и публика набросилась на нее со всем пылом.
Русская историческая наука внимательно присматривалась к тем европейским скандалам, где задевали авторитет преобразователя России. Между тем Россию клевали походя — все кому не лень. Любое военное или политическое потрясение — сразу, будто из-под земли, всплывает и это «завещание».
Даже когда Россия освободила братьев-болгар, даже тогда, на Берлинском конгрессе, Россию одергивают, и вновь, как бельмо в глазу, торчит эта фальшивка.
В самом деле, вот 8 и 9 этого «завещания».
— Что эти параграфы говорят? — рассуждали дипломаты. — Петр Первый завещал потомству: неустанно расширять русские пределы к северу и югу вдоль Черного моря, возможно ближе подвигаться к Константинополю, к Греции и к Индии; обладающий же ими будет обладателем всего мира. Именно это поползновение России к обладанию миром мы и наблюдаем сейчас во всей русской политике…
Такими выводами иностранные дипломаты зачеркивали все жертвы России, принесенные страной ради свободы славян, и приписывали России агрессивные планы… Что бы ни делала отныне Россия, куда бы ни повернулась своим громадным телом, — везде торчат ее пятки: «Уважаемая великая держава! Вы бы там поосторожнее, в Каракумских песках у Каспия… Не прикроетесь научными целями! Мы-то ведь знаем, что у вас на уме…»
— В чем вы нас подозреваете? — спрашивал канцлер Горчаков.
— Знаем мы ваши черные замыслы, — отвечала Европа.
* * *
Не успел еще остыть интерес к журдановскому «Гермафродиту», как в Брюсселе появилась невзрачная брошюрка некоего Бергольца, в которой автор смело задал миру вопрос:
