— На восьмую десть меня уже кинуло.
— А не робок ты, старче?
— Чего? — не сразу расслышал адмирал.
— Не совсем-то молоденький ты, говорю.
— А-а-а… Только б на абордаж свалиться, а в драке-то я горяч бываю. Вот, помнится, случай был.., ишо при баталии Гангутской, при батюшке твоем, случилось мне раз…
— Ну-ну, погоди! В порядке ли эскадр свой содержишь? Мишуков стал загибать перед ней тряские синеватые пальцы:
— Не флот у тебя, матушка, а дерьмо протухшее. Ты бы помене на гулянки тратилась, а лучше бы флоту деньжат скинула. Смотри сама детально: кильсоны в течи, брандкугелей нехватка, рангоут погнил, такелаж размочалился…
Елизавета поспешно закрыла уши:
— Ой, батюшка, что ты меня ругаешь? Да еще слова-то какие зазорные придумал… Скажи по милости языком внятным: галеры твои потоппут или не потопнут, если их в море вывести?
Мишуков ответил:
— А чего им тонуть, коли мы на них плаваем? Подобьем где надо паклей да просмолим. Поплывут, куда ни прикажешь.
— А матросы мои — здоровы ли?
— Кррровь с ррромом! Секи любого, матушка: ему — хоть бы што, даже не обернется…
Елизавета, удовлетворенная, поднялась:
— Термин свой из дворца вынеси: я в морской брани не смыслю. — Раскрыла веер и обмахнулась. — Отпиши Кашкину, Петру Гаврилычу, в Ревель, дабы эскадр весельный в самой скорости был готов. Бомбардирской же эскадре Сашки Вальронда быть начеку загодя. И города прусские, кои у моря стоят, по плану Конференции, брать будем совокупно — и армейски и флотски!
Раскрыла шкатулку, среди жемчугов и ниток коралловых нашла свою орденскую ленту. Потянула ее из вороха драгоценностей:
— Нагнись, адмирал.., жалую! Хоть и облаял ты меня сердито, а все едино.., флотские люди мне любы: они не скулят!
— Матушка, — проскрипел старик. — На кой мне ляд лента твоя, коли помру скоро. В гробу я и без лент хорош буду! А лучше дозволь еще разок ручку поцеловать? Уж такая она у тебя.., вся белая, пребе-е-елая!
* * *
Узнав о назначении Апраксина, Фридрих обрадовался:
— Апраксина можно смело подкупить через великую княгиню Екатерину: он слишком расточителен и постоянно нуждается…
Посол Митчелл из Берлина диктовал своему коллеге Вильямсу:
«На этом основании прусский король полагает, что Апраксину можно предложить известную сумму денег, лишь бы он задержал движение русских войск…»
Вильяме поручил это Бестужеву, и чередою великолепных пиршеств Апраксин был надолго задержан в Петербурге — вдали от армии, которая, кутаясь в прогнившие от сырости плащи, грелась у походных костров в промозглых лесах Ливонии.
Расквашивая дороги, хлынули осенние дожди — желтые и неуемные. Потом закружились белые мухи; близился 1757 год, а командующий все еще пировал на берегах Невы… Однажды Апраксин прямо спросил великую княгиню Екатерину:
— Ваше высочество, ехать мне к армии или не ехать? На что получил ответ, все объяснявший:
— Ежели вы, Степан Федорович, останетесь в Петербурге, к армии не отъезжая этим вы проявите преданность к моей особе…
Здоровье Елизаветы Петровны снова ухудшилось, и все ждали рокового исхода; потому-то заговорщики и не хотели отпускать Апраксина к армии, — фельдмаршал был нужен для конъюнктур внутренних. Но флот и армия, далекие от придворных затей, верой и правдой служившие лишь целям Отечества, — эти два живых и сложных организма были уже давно готовы к походу.
И это была та сила, которую не могли подкупить никакая секретная дипломатия и никакие бешеные деньги.
Россия уверенно покоилась на этой силе.
ГОРЯЧИЙ КОТЕЛ ЕВРОПЫ
Фридрих выжидал весны, чтобы начать новую военную кампанию. Англия, заварив всю кашу в Европе, спокойно свернула свой лисий хвост на островах и посматривала прищуренным глазом, что получится из этого густого кровавого варева. Фридрих, по сути дела, оставался один, но…
— Натиск! — утверждал король. — Моего меча никто не увидит, только блеск его ослепит Европу… Один удар — Австрия, второй — Франция, шведы — это вообще не вояки, а тогда останется ленивая Россия, с которой расправимся на сладкое.
Иногда, впрочем, прорывались сомнения.
— Как здоровье Елизаветы? — терзался король. — Неужели она переживет эту зиму? Что в Петербурге?..
А в Петербурге только и говорили, что Елизавете Петровне все хуже и хуже. Лейб-медик Кондоиди по секрету утверждал, что императрица доживет только до весны. Это радовало сторонников Фридриха и пугало честных патриотов России, которые понимали: умри Елизавета — и все обернется бесчестием русскому имени…
В один из дней Елизавета ткнулась в стенку. Руки раскинула, закричала истошно:
— Помогите мне… Я ничего не вижу, люди!
Она ослепла. Зрение скоро вернулось к ней, она пришла в себя от страха, выпила бокал венгерского и схватила лейб-медика Кондоиди за длинный нос:
— Я тебе, черт византийский, еще покажу кузькину мать… Посмей мне кляузы строить! Это не я, а ты, сатана, только до весны протянешь. Я еще спляшу на твоей могилке…
Потом вспомнила об Апраксине:
— Здесь еще он, брюхатый? Гоните его в Ригу, иначе я в гнев войду… Худо будет! Всем худо будет!
Эстергази в Петербурге старался угодить России: гнал и гнал переговоры с французской миссией… Дуглас оказался очень верным слугой Версаля — он говорил:
— Король Франции никогда не согласится, идя на союз с Россией, порвать свои сердечные отношения с диваном султана.
— Но Турция извечный враг России, — оспаривал его Эстергази. — Вспомните, что в Крыму томятся русские рабы и что русский двор никогда не отступит от борьбы с исламом!
— Но еще вот Польша… — вставлял де Еон, и три человека бились лбами над круглым столом, пока не отыскали спасительной лазейки в темном углу секретности. — Нужна тайная статья! — сказал де Еон. — Чтобы Франция оказала помощь России в ее борьбе с Турцией, но под большим секретом от турок.
Бестужев-Рюмин такую статью одобрил. Ее быстро оформили, скрепили подписями и срочным гонцом отправили в Париж. На другом конце Европы русско-французский договор прочел Людовик и пришел в состояние ярости:
— Только такой дурак, как Дуглас, мог подписать подобное… Я согласен: пусть Елизавета слегка вздует Фридриха, чтобы он не зазнавался, но именно султан должен ослабить Россию в самой ее подвздошине. Из ногайских степей — по сердцу! Еще неизвестно, — кричал Людовик, — какая из стран более велика: дикая Россия или Блистательная Порта!
Казалось бы, чего уж яснее, — России всегда не везло на союзников. Австрийский посол в Париже посоветовал Людовику:
