Армия Салтыкова уже открыла дорогу на Берлин.
* * *
«Жалкий цыпленок», как звали за глаза Салтыкова, был рожден для войны. Армия раньше его совсем не знала, зато он всегда знал и любил армию. Петр Семенович понимал солдата (хотя солдат не всегда понимал его). Генерал-аншеф не гнушался есть кашу из общего котла, среди ночи вставал, чтобы проверить аванпосты. Был не суетлив и хладнокровен. Он не боялся на ходу перестраивать свои планы. Он быстро подчинялся обстановке, чтобы затем подчинить обстановку своей воле.
Желая сразу же закрепить победу под Пальцигом, пока Ведель не очухался от поражения, Салтыков приказал быстро захватить Франкфурт-на-Одере, и тут к нему прибыл, в окружении блестящей свиты, австрийский маршал Евгений Лаудон.
— Каковы ваши цели в эту кампанию? — спросил он Салтыкова.
— Берлин! — кратко отвечал генерал-аншеф.
— Сначала вы должны помочь нашей армии.
— Нет! — отрезал Салтыков. — Вы бы лучше нам помогли.
Лаудон поднял палец с громадным сапфиром в перстне:
— Вы забыли, что против Дауна стоит сам король!
— Вот именно, что стоит… Король стоит и смотрит на Дауна, а Даун стоит и смотрит на короля. В гляделки, что ли, играют — кто смигнет первым?
Лаудон категорически потребовал для своих нужд корпус в 30 тысяч русских солдат.
— Вы еще очень скромны, маршал, — съязвил Салтыков, — что кобылу из-под меня не выдергиваете. Дай я вам тридцать тысяч, тогда мне в лазарет лечь надобно… А зачем вам столько людей?
— Мы возьмем Франкфурт, — гордо посулил Лаудон.
— И для этого просите от меня тридцать тысяч солдат?
— Да!
— Франкфурт уже взяли мои пятьсот человек.
— Я вам не верю! — вспыхнул Лаудон.
Петр Семенович заложил два пальца в беззубый рот — свистнул. Моментально явился юный адъютант, что-то дожевывая:
— Звали, батюшка?
— Ключи сюда! — велел генерал-аншеф. Лаудону были предъявлены ключи от Франкфурта-на-Одере.
— Отправляйте их в Петербург, — наказал Петр Семенович, захлопывая ящик. — А вас, маршал, прошу отобедать со мной…
После обеда Лаудон мечтательно сказал:
— Теперь же, генерал, когда Франкфурт взят вами, позвольте мне получить с вас миллион талеров.
— А это еще за что?
— За Франкфурт, конечно! Вена уже рассчитала, что с этого города можно содрать два миллиона; вот и получается, что один миллион — вам, а другой — нам.
— Контрибуций не брали, сударь!
— А также, — клянчил Лаудон, — нам нужно продовольствие.
— Не дам! — ответил Салтыков. — Ныне спешно форсируйте Одер и соединяйтесь своими войсками с моими.
— Не имею на то приказа от Дауна.
— Простите, но.., какой же приказ вы имеете от Дауна? Лаудон отчеканил:
— Чтобы ваша армия соединилась с моим корпусом и шла на подмогу Дауну; тогда Вена берет на себя и снабжение войск ваших.
Оба замолчали. Лаудон с интересом рассматривал Салтыкова; директивами Петербургской Конференции генерал-аншеф был подчинен маршалу Дауну, и Лаудону было любопытно, как сейчас поведет себя Салтыков. Исполнит он приказ Петербурга или нет?
Салтыков пальцами снял нагар со свечек, заявил твердо:
— Ради соединения с Дауном я отступать не стану. Ежели я Дауну нужен, пусть бросает Силезию и спешит сюда, в центр земель германских, где и решится кровопролитная тяжба народов.
— Вена, — заметил на это Лаудон, — отлично знакома с указами вашей Конференции… Вы разве не собираетесь их исполнять?
— Но я здесь, на месте, лучше Конференции все знаю! Лаудон в смещении потоптался на месте:
— Кому нам жаловаться.., на вас?
— Вот Конференции и жалуйтесь.
Салтыков повидался с генерал-поручиком Румянцевым:
— Хотел я, Петруша, тебя на Берлин отправить, да спя экспедиция, кажись, лопнула… Даун-то ведь не пришел к нам! Прислал своего попрошайку Лаудона, вот с ним и воюй.
— Может, — предложил Румянцев, — пока Фридрих далече, я и успею на Берлин конницей сбегать… Туда и обратно галопом!
— Нет. Уже поздно. Фридрих силы собирает. Скоро король персонально сюда к нам заявится…
Узнав, что Франкфурт взят, австрийцы валом повалили туда, в надежде разграбить богатый коммерческий город. Но на форштадтах уперлись в русские штыки, — дальше ворот их не пускали. На пегой кобыле выехал навстречу союзникам русский генерал Александр Никитич Вильбоа и вынул из ножен ловкую шпагу:
— Назад! Зарублю любого… Грабить-то вы мастера, а вот воевать не умеете…
Теперь и Даун, в отместку Салтыкову, нарушил венские директивы: он не поднял свою армию по тревоге и не пошел к русским навстречу, чтобы совместными усилиями разбить Фридриха одним согласным ударом. Русские остались под стенами Франкфурта, вдали от баз и магазинов, один на один со всей прусской армией.
Даун рассудил — трезво и подло:
Если сейчас Фридрих победит, мы окажемя в большой выгоде. Русские бьются беспощадно, и даже в поражении своем они сумеют нанести Фридриху неслыханные потери… Эти потери для Пруссии будут невосполнимы, Фридрих сразу же ослабеет. А тогда мы, умные австрийцы, полностью сохранив свои силы, сокрушим Фридриха до конца. И после войны, как непобежденные, мы сможем смело предъявить миру свои претензии… Русским же, как побежденным, будет не до претензий… Итак, все ясно. Моя армия с места не стронется более, пока поединок Фридриха с Салтыковым не разрешится ударами мечей!
…Когда жена Дауна появилась в театре, в ложу к ней (прямо на колени) кто-то из партера бросил дохлую кошку. Кошка была, повторяю, дохлая, тощая, ободранная, и маршальша закатила истерику. Представление театральное сорвалось!
* * *
Он презирал медлительных людей. Он был скор. И на руку, и на ногу. Мысль же его была — как росчерк молнии на черном небосводе. Мысли ослепляли его. Он спешил.
Даже сейчас Фридрих находил время работать над книгой о походах Карла XII на Россию; эту книгу в разгар боев король опубликовал в двенадцати экземплярах (для истории — не для читателя!).
Чего другого, а энергии у короля было хоть отбавляй. Иногда близкий к отчаянию, не расставаясь с дозой сильного яда, составляя одно завещание за другим, Фридрих порою словно молодел, свято веря в чудо. Чудеса он придумывал сам. Всю жизнь этот король воспитывал в пруссаках рабский педантизм. Карл XII, шумный и визгливый король Швеции, совсем не был похож на своих подданных — тугодумных и уравновешенных. Фридрих II не походил на немцев, которых властно подчинил своей воле.
Сейчас король шагал, осиянный верой в чудо.
