После них генералу Итало Гарибольди оставалось давить кошек, а румыны глодали свою кукурузу. Глядя, как прокатывается мимо немецкая мотопехота, хорваты говорили:
— У, собачье мясо! Пешком не любят ходить…
Паулюс в приказах по армии призывал солдат не смотреть свысока на своих союзников, находил доходчивые слова:
— Сейчас мы единая футбольная команда, стремящаяся к единой цели — забить решающий гол в ворота Сталинграда, которые, считайте, уже распахнуты перед нами…
После краткого периода гроз и ливней — снова иссушающая жара. Паулюс растирал рукою живот, мучивший его болями, и часто поминал доктора Фладе — того самого, что летел с трупом Рейхенау и врезался в ангар аэродрома:
— Слишком долго он собирает в лубках и гипсе свои переломанные кости. Хотя именно Фладе обещал избавить меня от болей.
Полковник Вилли Адам подсказывал:
— Почему бы вам не довериться главному врачу нашей элитарной армии — профессору и генералу Отто Ренольди?
— Как профессор, он более озабочен вспышками сыпного тифа и желтухой, а как генерал, он отважно сражался с гнидами и вшами, и ему некогда заниматься моим кишечником…
Степь казалась почти пустынной, в балках и низинах не сразу угадывалась близость хуторов, где яблони и виноградники окружали мазанки, а под купами старых вязов тихо дремали дедовские «копанцы», и только в речных долинах шумели рощицы.
«Страшная жара и голая степь без воды, — записывал в дневнике некий Вильгельм Гофман. — Впервые в жизни мы наблюдали мираж. Кажется, впереди нас ждут лес и озеро, манящее к отдыху. Но лес и озеро все время от нас удаляются…»
— Странно, — озирались немецкие солдаты, — куда же делись местные жители? Даже старух и детей не видно…
Сидевшие в бронетранспортерах, они, как «сеньоры войны», легко обгоняли на своих моторах союзников.
— Одна команда! — говорили, посмеиваясь. — Но если забьем гол в ворота Сталинграда, то судья присудит победу вермахту, а этим голкиперам просвистит только штрафные…
6-я армия занимала как бы промежуточное положение по фронту — между войсками Вейхса, что окапывались под Воронежем, и мощной группой Листа и Клейста, направленной в сторону Ростова и Кавказа. Инфантерия двигалась налегке, по-деловому засучив рукава до локтей, пилотки они держали заткнутыми за поясные ремни, а головы солдат покрывали яркие пластмассовые козырьки, какие носят спортсмены на стадионах.
Мнение солдат 6-й армии Паулюса было однозначно:
— Только бы выйти на берега Волги и выспаться в квартирах Сталинграда, а там, за Волгой, русских ждет голая калмыцкая пустыня, и тогда они сами поймут, что войну проиграли…
Для них, едущих или марширующих, стало уже привычным зрелище: грузовики, которые отъезжали в тыл, доверху заполненные мертвецами, еще вчера вот так же шагавшими в авангарде, еще сегодня утром рассуждавшими такие же образом: «Только бы выбраться к Волге — и война сразу закончится!» Для них война уже завершилась, хотя Волги они так и не увидели…
Пехоту нагоняли громадные автоцистерны с питьевой водой, и солдаты, наполнив фляги, шагали дальше, распевая:
Яволь, майне херн,
Даc хабен вир зо герн —
яволь,
яволь,
яволь!
Смысл их песни был прост: сомнениям нет места, а они, верные солдаты фюрера, всегда готовы исполнять любые приказы. По вечерам, отдыхая от маршей, они включали радиоприемники, и до них доносился усталый немецкий голос — голос из Москвы, ежедневно предупреждавший: «Каждые семь секунд в России погибает один немецкий солдат…»
* * *
Винница — «Вервольф» (оборотень). Опять благоухание приятной смеси керосина с креозотом. Снова трагическая война с комарами, пронизанная их гудением и торжествующими воплями Гитлера в редкие моменты его личной виктории…
Франц Гальдер медленным жестом, еще додумывая что-то очень важное, опустил на рычаг трубку зеленой «лягушки».
— Паулюс? — спросил Хойзингер.
— Нет. Его адъютант Вилли Адам.
— Что-нибудь случилось в шестой армии?
Адам доложил, что в маршевых ротах убыль достигла предела… в иных ротах осталось не более 50 человек.
— А вторые эшелоны? Наконец, резервы у Вейхса?
— Резервов нет, ибо Вейхс сцепился в смертельном поединке с армией Рокоссовского и окапывается под Воронежем, словно сурок, на которого пикирует ястреб. У Паулюса же второй эшелон — в основном итальянцы да румыны, которые, как и женщины, нуждаются в жестких корсетах, чтобы они выглядели стройнее. На них нельзя рассчитывать. Это лишь пробки для затыкания дырок в нашей протекающей бочке.
Совсем недавно Гальдер отпраздновал свой юбилей, получив от Гитлера ценный подарок — его же портрет с автографом, оправленный в рамку из серебра, и, казалось, ничто не предвещало беды.
Сняв пенсне, Гальдер сказал:
— Не пора ли и нам тоже… окапываться?
— Не понял! — ответил Хойзингер.
— Мы уже завязли в России всем телом, широко раскинув руки в стороны Волги и Кавказа, а это… это чревато огромным напряжением не только для вермахта, но и непредвиденными последствиями для будущего всей Германии.
— Вывод? — спросил Хойзингер.
— Вывод таков: пора думать о переходе к жесткой обороне на зимних квартирах, чтобы морозы не застали нас в сугробах, как это случилось под Москвой.
— Вы только не скажите об этом фюреру, — намекнул Хойзингер, — он как раз уверен, что наши дела превосходны…
Гитлер не был последователен, воодушевляясь по мере нарастания того напряжения, какое испытывали фронты его вермахта. Так, например, поначалу он не требовал обязательного захвата Воронежа, но теперь указывал Вейхсу держаться за его улицы и переулки зубами; в его планы сначала не входило и взятие Сталинграда, но теперь он требовал от Паулюса непременного штурма этого города, который носил имя его соперника. Состояние победной эйфории, как и война фюрера с комарами, рискованно затянулось…
Йодль думал если не совсем так решительно, как Франц Гальдер, но примерно так же осторожно. Он считал, что до Баку вермахту не добраться, следует ограничить себя Майкопом и Грозным, а все силы обратить против Сталинграда. Но едва Йодль заговорил об этом при Гитлере, как сразу разгорелся «неслыханный скандал, такого скандала еще никогда не бывало в ставке — вспоминал Йодль перед казнью. — Меня должны были сместить с поста. Фюрер больше не здоровался со мной и Кейтелем, не заходил к нам, как бывало ранее, не обедал с нами…».
При встрече с Гальдером он спросил его:
— Теперь ваша очередь. Собираетесь говорить с ним?
— Пока нет. Жду случая.
— У нас таких случаев много. Поспешите за оплеухой…
По негласной, но старой традиции, главную роль в немецком генштабе всегда исполнял северогерманец (лучше — пруссак!), а Гальдер был уроженцем Баварии, и, как ни странно, это обстоятельство тоже ослабляло его служебные позиции. Скандал не замедлил разразиться, когда Гальдер подсунул Гитлеру самую последнюю сводку из абвера:
