Н. Н. Воронов писал:
«Нас возмущало неверие английских генералов в силы нашего народа. Нужно было им доказать, что есть еще у нас порох в пороховницах».
Союзников вывезли на подмосковный полигон, где им продемонстрировали работу гвардейских минометов, после залпа которых трава на этом месте не росла. Результаты были потрясающи, а Брук сказал:
— Мы бы тоже хотели иметь такое оружие…
Но в каверзном вопросе «сперва Европа?» или «сперва Африка?» англичане все-таки оставались верны Африке.
— Не о втором фронте они думают, — рассуждал Воронов, — а о третьем. Если же учесть, что Роммель уже держит третий фронт, то Черчилль откровенно добивается открытия фронта четвертого. Конечно, при такой «периферийной» стратегий Гитлер может долго еще отсасывать дивизии из Европы, не опасаясь, что Англия огреет его дубиной прямо по затылку…
15 августа газета «Правда» поместила злую карикатуру на немецкие укрепления вдоль побережья Ла-Манша, сделанные из картона. Намек был понятен всем. Однако ни Сталин, ни Советское правительство не хотели обострять отношений с союзниками. Тем более Черчилль желал видеть в печати бодрое коммюнике:
— Чтобы лишний раз побесить Гитлера и Геббельса!
Но Сталин не соглашался с его радужной краской:
— В коммюнике надо сказать то, что можно исполнить…
Главное было сказано: «Оба правительства полны решимости продолжать эту справедливую войну за свободу со всей их мощью и энергией вплоть до полного разгрома гитлеризма…» По случаю окончания переговоров в Екатерининском зале Кремля был устроен банкет для почетных гостей. Лондонский «костюм сирены» в условиях кремлевского зала выглядел простым комбинезоном танкиста (именно так и поняли его наши генералы, явившиеся на банкет по форме и при всех регалиях). Черчилль вставил в рот длиннейшую сигару, с удовольствием обозревая убранство стола. Выпив лишнее, премьер стал говорить, что он всегда был врагом русской революции:
— Простили вы это мне или нет? — спрашивал он.
— Господь Бог вас простит, — ответил ему Сталин…
И. М. Майский писал в мемуарах, что этот банкет не мог исправить натянутости в переговорах:
«Расставание грозило произойти на ноте острой дисгармоний, если бы в самый последний момент Сталин не вспомнил о любви британского премьера к беседам в частном порядке».
Вечером 15 августа Черчилль навестил Сталина в Кремле, чтобы проститься с ним, между ними возникла беседа. Черчилль спрашивал — могут ли немцы захватить бакинские нефтепромыслы, чтобы развить свой успех и далее — в страны Востока.
— Мы их остановим, — отвечал Сталин. — Правда, ходят слухи, будто в Турции собраны двадцать три дивизии для нападения на нас. Но мы и с ними расправимся…
Черчилль сказал, что Турция, пожалуй, останется в стороне от «большой драки», боясь ссориться с Англией.
Настала минута прощания, и Сталин в некотором замешательстве предложил:
— А почему бы нам не выпить по рюмочке?
Минуя множество коридоров и комнат, они через площадь Кремля, совсем безлюдного, прошли в квартиру Сталина, где рыжая девица (дочь Сталина), расцеловав отца, стала накрывать на стол, а ее папочка с большим усердием открывал бутылки.
— Не позвать ли и Молотова? — предложил он. — Думаю, он тоже от рюмочки не откажется…
За этой «рюмочкой» они и просидели с восьми вечера до глубокой ночи. Провожая гостя, Сталин просил его передать Рузвельту в дар от русского народа икру, балыки и белорыбицу, ну, и, конечно же, армянский коньяк. Черчилль передал заокеанскому союзнику только закуску, а все спиртное уничтожил сам, желая похмелиться после сталинской «рюмочки».
О переговорах в Москве он известил Рузвельта в таких выражениях:
«Теперь им (русским) известно самое худшее , и, выразив свой протест (в меморандуме), они теперь настроены совершенно дружелюбно, и это, несмотря на то, что сейчас они переживают тревожное и тяжелое время».
…Итак, второго фронта не будет, зато для армии Роммеля готовилась западня под Эль-Аламейном. Английский историк Реджинальд Томпсон писал, что решение Гитлера «во что бы то ни стало взять Сталинград спасло англичан от возможной катастрофы в Северной Африке…».
Дуайт Эйзенхауэр выражался еще откровеннее.
— Сопротивление русских обеспечивает нам свободу выбора места, времени и количества сил для наступления. Но будем честны: влияние наших войск в любом из углов Африки, будь то в Марокко или в Киренаике, никак не отразится на делах русского фронта, а если такое влияние и скажется, то результат его будет весьма ничтожен…
Может, потому в Англии и недолюбливали генерала «Айка»?
18. Противостояние
Черчилль еще только собирался в Каноссу, когда Гитлер предупредил Муссолини, что все разговоры о втором фронте в Европе не стоят и пфеннига.
«Считаю второй фронт нелепой затеей, — писал фюрер дуче. — Однако поскольку решения в „демократических“ странах принимаются большинством, а следовательно, диктуются невежеством, необходимо всегда считаться с возможностью того, что безумцы одержат верх и попытаются открыть второй фронт…»
Сталинград был уже недалек, немецкие разведчики иногда выходили к его пригородам и, вернувшись обратно, охотно делились своими миражными впечатлениями;
— Со стороны степи, словно со стороны океана, Сталинград чем-то напоминает Нью-Йорк… на горизонте видны очень высокие здания, не хватает, кажется, только статуи Свободы, возвещающей нас о прибытии в страну демократов!
Начиная с августа 6-ю армию навещали лекторы но национал-социалистическому воспитанию, внушавшие солдатам:
— Если мы проиграем эту войну, в Германию вы уже никогда не вернетесь. Русские загонят вас в Сибирь, где от вас даже могил не останется. Если же кому и повезет, то, вернувшись на родину, он Германии не узнает. Сталин и его союзники, занюханные евреями, превратят нашу страну в конгломерат отдельных княжеств, как это было до Бисмарка, и вместо граждан великой Германии вы все окажетесь бесправными рабами в клетках бывшего Шлезвига, Баварии, Мекленбурга и прочих… Германию раздерут на куски — это уж точно!
Близость цели войны — Сталинграда — воодушевляла солдат Паулюса, их манили мягкие кровати в квартирах города, где, по слухам, было полно фруктов, винограда и рыбы, они мечтали ежедневно купаться в Волге, вспоминая свои недавние «буль-буль» в тех реках, что встречались им на пути, и которые для русских служили последними рубежами их обороны?
— Не забыть, как я блаженствовал вечерами в реке Дон, но уже забыл, как называется эта станица.
— А я, парни, в паршивой речонке Сал утопил все белье со своими вшами. Вода в этой речушке теплая и противная.
— Хуже всего Аксай — вода в нем мутная и стоячая, как в болоте. Черт побери, скоро ли выберемся к Волге?
