Кто-то заорал в дыму начавшегося пожара. Другой лежал, тряпкой провисая через поручни, и медленно скатился за борт вниз головой. Ветром чуть отнесло дым, и первая кровь, увиденная Брэнгвином, показалась ему такой яркой, такой неестественной, что Брэнгвин даже не поверил, что это кровь…
Под ногами визжало битое стекло. Когда вылетели рубочные окна — не заметил. Штурман стоял рядом и лицо его было ужасно — в страшных порезах.
Стекла, разлетевшиеся острыми клинками, распороли нос, щеки, уши — он заливался кровью!
— Брэнгвин, помогите… я ничего не вижу…
Брэнгвин еще раз глянул на пробоину в полубаке, откуда уже с гулом выхлопнул первый язык огня.
Трубы водяных гидрантов или перебило, или так уж было задумано раньше, чтобы они не работали. Ни один «минимакс» на корабле не действовал.
Пеногоны жалобно шипели, и только!
— Зато у нас нет пятен на костюмах, сообщил Брэнгвин.
Он срывал подряд все «минимаксы», нещадно бил их капсюлями о палубу. Один сработал — тетрахлорметанавая струя ударила по пламени, словно кулаком, загоняя огонь в глубину трюма. Визжа от боли и ожогов, Брэнгвин прыгал по развороченной палубе, рискуя свалиться в жерло трюмного вулкана. Но огонь пошел дальше, и люди, побросав пеногоны, отступили…
Капитан в том же боксерском халате, стоя в сторонке, ротозеем глядел на пожар. Брэнгвин подскочил к нему:
— Прикажите впустить забортную воду.
Кажется, он принял Брэнгвина за сумасшедшего, который хочет затопить корабль… Дурак! Брэнгвин спустился вниз. В холодном отсеке, возле самого днища, горели тусклые лампы, Тяжело и громко дыша, Брэнгвин ползал среди заржавелых клапанов. «Этот… или не этот?» Маховик с трудом провернулся в его руках. Он приложил руку к переборке и тут же отдернул ее, заорав: переборка была раскаленной, как утюг. Она стала шипеть, значит, вода пошла из-за борта, значит все правильно… Транспорт сразу получил сильный дифферент на нос, волны полезли к нему на палубу, но пожар прекратился.
Четырех убитых при взрыве сложили на спардеке.
— Они спали… им как раз в ноль-шесть на вахту!
Брэнгвин нашел на рострах чью-то ногу.
— Эй, признавайтесь по чести — чья нога?
Четверо лежали на спардеке — все с ногами.
— Это нога Хриплого Дика, — сказал радист в испуге. — Он всегда носил старомодные носки без резинок…
Самого же боцмана не нашли. Видать, его шибануло за борт. Сильно размахнувшись, Брэнгвин отправил в море и ногу.
Мертвых, чтобы они не портили настроение живым, быстро покидали за борт.
На возвышенности спардека с требником в руках стоял бледный Сварт, посылая в небо молитвы.
Он был вдохновенен и прекрасен в этот момент. Брэнгвин не удержался, чтобы не хлопнуть его по жирной заднице.
— Только бы нам, старушка, добраться до Мурманска, — сказал он Сварту, — а там мы напьемся с тобой так, что русские нас никогда не забудут…
Он навестил штурмана в его каюте, пришел к выводу:
— Это еще не нокаут… пока лишь нокдаун, сэр!
Штурман попросил сделать ему укол морфия. Брэнгвин никогда никому не делал уколов. Но решительно отбил головку на ампуле. Засосал в шприц мутную жидкость.
— Ничего в жизни делать я не умею, но за все берусь…
И засадил в тело иглу. Потом отбросил шприц, как гвоздь.
— И кажется, — заключил, — мне все понемножку удается…
На верхней палубе взвизгнула кран-балка на развороте.
— Ого! Я вас покину…
Кран-балка уже держала на талях полуспущенный катер. Под капот его летели вперемешку одеяла, банки со сгущенкой, пузатые банки мясных консервов.
Капитан транспорта и несколько человек из команды покидали корабль.
— Кэп, — сказал Брэнгвин капитану, — вам примерно пятьдесят. А мне двадцать семь, и я хочу жить не меньше вашей особы… Не лучше ли нам посмотреть на русских?
— Смотри! Где ты их увидел? Где они, твои русские?
— В русские корабли, — продолжал Брэнгвин, — Адольф тоже кидает бомбы. В них такие же дырки от торпед, как и в наших кораблях. А тонут они меньше нас… Почему бы это, кэп?
— Спроси у них, — огрызнулся капитан.
— Потому что они борются за свои корабли. А жизнь корабля — это жизнь моряка. Пока палуба дрожит под ногами, моряк живет. Не будем же раньше времени раскидывать кости от собственных скелетов… Я сказал, что думаю, кэп!
Капитан сплюнул.
— Сварт, поговори ты, — обратился Брэнгвин к приятелю. — Скажи как следует. Представь, что ты нарвался на девку, которая тебе не дается… Это ужасно! Что ты сказал бы ей, Сварт?
Сварт шагнул к капитану. Упрятав молитвенник в карман.
— Кэп! Приходилось ли вам в тихом семейном кругу открывать банку с рольмопсом?
— Бывало… — рыкнул капитан и дал Сварту в ухо.
Сварт отскочил и сказал Брэнгвину:
— Он не дает мне довести мою мысль до конца!
Брэнгвин взял капитана левой рукой за грудь, причем весь свитер собрался жгутом в кулаке, а правой рукой он уложил капитана на палубу… Тот вскочил в бешенстве:
— Рольмопс… дальше! Пусть говорит. Я слушаю.
— Я хотел сказать, — продолжал Сварт, — что вода здесь ужасная. Я здесь когда-то плавал… Вы все погибнете!
Капитан, топая ногами, не мог понять одного:
— Но при чем здесь рольмопс, черт тебя побери?
— Не рольмопс, а поросячье ухо, — вмешался Брэнгвин. — Сварт хотел сказать, что катер ваш опрокинет, а вода в этом океане закручивает людей от холода в поросячье ухо…
— Спускай! — приказал капитан на катер.
Тали запели блоками. Днище катера плюхнулось об воду, и сразу застучал мотор. Под высоким капотом, с запасом бензина и компасом… на что надеялись эти люди?
Брэнгвин решительно сорвал чехлы со стволов «эрликонов»:
— Маленький салют человеческой глупости нам не помешает!
Потом он снова навестил штурмана, которого было жаль.
— А мы движемся, — сказал он. — Я сейчас опробовал наши «эрликоны». Там плыл какой-то ящик, и я рассадил его в щепки. В конце концов… Вы позволите мне выпить? Благодарю… В конце концов, говорю я вам, стрелять не так уж трудно. Самое главное — быть спокойными помнить, что ты мужчина.
Больше всего в жизни я не терплю сопляков, уличных девок и человеческой несправедливости… Гитлера я ненавижу! Потому я и пошел в эту сумасшедшую экскурсию к «берегам России…
У себя в каюте он переоделся в пижаму, отправился в душевую. Водосистема и фановая еще работали. От хода машины слегка дрожала прогретая палуба.
