* * *
С самого начала война на море приобрела характер войны «неограниченной» (то есть беспощадной). Наша страна вступила в эту войну, когда варварство уже было введено в систему. Жестокость врага особенно проявилась при столкновении с нашими кораблями.
Гросс-адмирал Эрих Редер был сторонником крейсерской войны на широких океанских театрах.
Адмирал Карл Дениц являлся яростным, убежденным апологетом войны подводной.
Между этими двумя доктринами крутился на сухопутье Гитлер, пока не понимая, кому верить — Редеру или Деницу?
ОТ ФЛОРИДЫ ДО БРЕСТА
— Клянусь дьяволом! Это были молодые загорелые ребята в трусиках, все бородатые. Когда мы уже барахтались в воде, они снимали нас киноаппаратом с мостика. При этом у них был такой вид, словно они развлекались.
— Простите, капитан. Они вам угрожали?
— Нет, они долбанули нас торпедой под самый мидель без всяких угроз.
Будто так и надо! Когда же я подплыл к их борту, они встряхнули, меня за воротник и угостили коньяком. Будь я проклят, но такого хорошего я еще не пробовал в жизни. Это был настоящий коньяк…
— А вы не спросили их, зачем они вас торпедировали?
— И спросил. Но они с хохотом отвечали, чтобы я подал иск за понесенные убытки. Рузвельту или Черчиллю.
— Они не издевались над вами, капитан?
— Да нет. Поговорив со мной, сколько им надо, они треснули меня коленом под зад. Я кувыркнулся за борт и поплыл дальше, чтобы найти доску. Но перед этим они угостили меня еще сигаретой.
— Наверное, немецкая сигарета была из опилок?
— Прекрасная сигарета! Я же говорю вам — у них все самое лучшее. Они отлично живут, эти сорванцы, которые повадились шляться возле наших берегов. Если уж быть честным до конца, то мне только одно не понравилось в этих фашистах…
— Что же именно?
— Они перестреляли команду в воде, и в живых остался только я один из числа всего экипажа…
Операции по разбою близ побережья Америки носила громкое название «Raukenschlag», что в переводе на русский язык означает — «Удар в литавры».
Вот когда настали веселые денечки! До чего же приятно с торпедами в аппаратах шлепать на дизелях с открытыми люками вдоль побережья Флориды.
Райские кущи видит молодой зверь, наблюдая за чужой мирной жизнью, утонувшей в сиянии неоновых огней. На много миль протянулись красочные курорты и чудесные пляжи Майами… Стук дизелей сменился утробным рычанием мотбров — подлодка ушла в глубину. Ральф Зеггерс в шелковой безрукавке и трусиках, беспечно насвистывая мелодию из Массне, брал через перископ пеленги на ярко освещенные маяки. Если подойти к берегу поближе и всплыть, то можно бесплатно слушать музыку негритянских джазов, которые отлично работают по вечерам. И — вдруг…
— Что за наваждение? — удивился Зеггерс. — Берег пропал!
Только что ярко горевший неоном и блиставший огнями высотных зданий берег США вдруг почернел, как уголь. В действие пришел приказ Ф. Рузвельта о затемнении, и он вызвал яростную, почти дикую реакцию среди «тихих» американцев:
— Нам сорвали великолепный курортный сезон! Если этого не понимает Адольф Гитлер, то наш президент мог бы и понять…
Богатые дельцы из окон своих отелей теперь наблюдали факелами сгорающие танкеры. Женщины в купальных костюмах, лежа под зонтами, лениво посматривали вдаль, где подлодки топили транспорта. На золотые пески Майами океан стал выбрасывать трупы — обезображенные мазутом, изъеденные соляром…
США организовали оборону побережья слишком поздно, когда вражеские подлодки уже свободно шныряли возле Гаваны и Ньюфаундленда, их видели даже в устье Амазонки, они шлялись у берегов Мексики и Гвианы. Это был своего рода «блицкриг» — молния, блеснувшая из-под воды, и могучая активная страна оказалась награни растерянности. Дело дошло до того, что Рузвельт просил Черчилля вернуть в США несколько кораблей, которые американцы столь щедро подарили англичанам, и Англия… вернула.
— Эти янки не знают, что им делать, — сказал Черчилль.
— Я знаю, что делаю, — ответил Зеггерс штурману. — Упреждение на ноль тридцать с интервалами в десять секунд… Носовые аппараты, к залпу…
Внимание, ребята… пли!
Подводную лодку сильно тряхнуло на залпе, первый отсек доложил в центропост:
— Торпеды вышли!
Отработали рулями на погружение, чтобы субмарина, облегченная от груза торпед, не выскочила наверх. В руке штурмана, обвитой массивным браслетом, уже стучал секундомер.
Ральф Зеггерс, крепко зевнув, невозмутимо заметил:
— Секунд двадцать — не больше, и поросята отыщут свое любимое корыто…
Он не ошибся: на двадцать первой рвануло взрывами.
— А теперь посмотрим на дела рук божьих, — весело сказал Зеггерс, и мотором он поднял перископ из глубин шахты.
Цветная испанская косынка облегала его жилистую шею. Сильная цейсовская оптика приблизила судно, тонущее с резким дифферентом на корму. Видеть обросшее ракушей и водорослями днище корабля было так же неприятно, как рассматривать обнаженные скальпелем внутренности человека…
Штурман раскрыл бортовой журнал:
— Диктуй, Ральф… Каков тоннаж? Куда попадание?
Ударом руки Зеггерс переключил реверс, и тяжеленная труба перископа медленно, как обожравшийся удав, уползла обратно в шахту.
— Нейтрал! — сказал Зеггерс, морщась, как от запаха падали. — Триста килограмм тротила мы залепили в нейтрала. Поверь, сейчас, на закате солнца, все в мире кажется красным, и я принял флаг Португалии за британский… Не отмечай в журнале!
Штурман, вскинув острые волосатые колени, долго хохотал, пачкая белые шорты ржавью и мазутом рифленого настила.
— Извини, Ральф, но так редко выдается веселая минутка… То-то сейчас там бегают эти чесночные португальцы!
Корветтен-капитан косынкой вытер вспотевшее лицо, от самого кадыка до глаз заросшее густой бородой.
— Продуть балласт к чертовой матери! — прогорланил он, и воздух с шипением ринулся в цистерны, выгоняя прочь за борт стылую океанскую воду. — На всплытие! Абордажную партию с двумя ручными пулеметами — наверх…
Быстро, быстро, ребята!
Из пушки по гибнущему кораблю всадили для верности три снаряда, чтобы тонул поскорее, В руках полуголых матросов долго трещали автоматы. Крики людей, убиваемых прямо в лицо, постепенно стихли. Последним спустился с мостика командир, долго возился с кремальерой главного люка..
— Принять балласт, — велел он. — Свидетелей нашей ошибки не осталось. Они что-то орали, эти нейтралы; видать, хотели сообщить, что их война не касается… Это было смешно!
— Ральф, — построжал штурман, а что мы скажем нашему «папе» Деницу, когда вернется?
