Тут ее поддержали охотно: если на Балтике страна «офундовалась», то пришло время выходить и на берега Черного моря, чтобы после войны там флот плавал, чтобы гавани и города оживились. Правда, Панины отнесли эти проекты к области волшебных грез:
— Турция с такими авантажами не смирится!
Но тут вступился бывший гетман Разумовский.
— Турция, — произнес он, — вестимо, не смирится. Но существует еще и ханство Крымское, а ежели Крым оторвать от влияния Стамбула, сделав ханством самостоятельным, от султана не зависящим, то… и возни лишней не будет.
Екатерина, звонко чихнув, захлопнула табакерку.
Была суббота — день банный. С утра пораньше затопили придворную баню, Екатерина, как всегда, мылась со своей наперсницей — графиней Парашкой Брюс, но сегодня не прошло и получасу их мытья, как из бани выскочила едва прикрытая Брюсша с воплем:
— Скорее… помирает… умерла! Врачей, врачей…
Один за другим трепетной рысцой сбегались лейб-медики. Екатерина была без сознания. Пульс едва прощупывался. Дыхание почти исчезло. Врачи никак не могли привести Екатерину в чувство. Пять минут, десять — никакого результата. Роджерсон сказал, что положение критическое, следует предупредить наследника престола:
— Будем смотреть правде в глаза: она при смерти.
Это известие быстро распространилось по дворцу:
— Умирает… умерла, у нас будет Павел Первый!
Кто-то истерически зарыдал (кто-то тишайше радовался).
Минуло еще двадцать минут — оживить императрицу не могли. Наконец-то обретя сознание, она глухо спросила:
— Что было со мною? Я ничего не помню…
Лейб-медики не хотели ее пугать и сказали, что обморок вызван усталостью, а шотландец Роджерсон даже похлопал ее по плечу:
— Браво, мадам… браво! Вы у нас молодчина…
В черных волосах женщины — ни единой сединки.
— Мне же нет еще и сорока, — сказала она.
— Зато уже есть тридцать девять, — отвечали ей.
Тело женщины было еще молодым, но возле живота уже собрались складки лишнего жира. Не стыдясь наготы, Екатерина с тупым взором сидела перед врачами, а они в один голос ругали ее:
— До каких же пор ваше величество будете вставать раньше всех во дворце и ложиться позже всех? У русских есть хорошая поговорка: работа — не волк, в лес не убежит. А царицы не сделаны из мрамора и алебастра, они устроены, как все люди, и потому должны думать о своем возрасте, увы, это так!
Кривая, нехорошая улыбка исказила черты женщины. В этот момент она увидела себя молоденькой в осеннем парке Ораниенбаума, где угрюмый садовник Ламберти напророчествовал ей о неизбежном несчастье.
— Боже! — простонала она. — Неужели мне скоро уже сорок? И жизнь покатится на пятый десяток… Знает ли кто-нибудь в этом чудовищном дворце, что я еще ни разу в жизни не была счастлива, как бывают счастливы все женщины в мире? — Екатерина тихо заплакала. — Спасибо вам всем, — сказала, явно подавленная, но голосом уже повелительным. — Отныне постараюсь вставать не в пять, а в шесть утра. Все остальное пусть останется по-прежнему… А теперь прошу вас удалиться — я должна одеться…
Обедала в скорбном молчании. За столом ей доложили, что полки столичного гарнизона, идущие на войну, построились перед дворцом и ждут ее. Екатерина встала. Брюсша удерживала ее:
— После бани и обморока… на мороз-то?
— Оставь. Я должна проводить их.
— Закутайся, Като, платок надень.
— Перед солдатами я императрица, а не баба…
Небрежно накинула шубу, взяла в руки муфту из меха загадочных зверей Алеутских островов — и такой предстала перед войсками: искристый снег припорошил ее голову.
— Хочу единого, — громко сказала Екатерина, — видеть вас всех на этом же самом месте после войны — живыми и невредимыми. Не будем же страшиться дней грядущих. Всегда помните: Россия — страна первого ранга, но окруженная завистью, враждой, недоброжелательством. А победа принадлежит вам… Прощайте, ребята!
Грянули промерзлые литавры, запели ледяные трубы. Она вернулась во дворец. Не раздеваясь, надолго приникла к окнам. Кто-то, подойдя сзади, потянул с нее шубу. Женщина покорно подчинилась чужой услуге, даже не обернувшись.
Это был Потемкин, он спросил:
— Матушка, дозволь и мне на войну отбыть?
— Да, — сказала Екатерина, — так будет лучше…
Потом вдруг обвила его шею руками, сочно расцеловала. Видел это только дежурный арап. Он затворил дверь, одарив Потемкина щедрой белозубой улыбкой.
7. В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ — НА РУСЬ
Итак — война… Фанатизм воинов султана был чудовищен: многие янычары, доказывая свою неустрашимость, протыкали себя ножами, носы и щеки пронзали иглами, истекая кровью, шатаясь и крича, бродили по Стамбулу, пока от слабости не падали на мостовые, и бродячие собаки слизывали с них кровь. Гамзы-паша, объявив России войну, сразу сошел с ума и потому избежал обычного конца великих визирей. Мустафа III заместил его кондитером Магомет-Эмином, который, оставив халву и щербеты, служил писцом в конторе, где брались налоги с взяток (Порта была единственной страной в мире, официально облагавшей взятки налогами). Флот султана всегда был готов к войне, но армия совсем не готова, и Мустафа III возвратил престол Крым-Гирею; за это хан должен, не теряя времени на раздумья, обрушить внезапный и небывало мощный удар на Россию и Польшу…
— Почему ты хромаешь, хан? — спросил Мустафа III.
— Учил племянника Шагин-Гирея стрелять из двух луков сразу, но одна стрела сорвалась с его тетивы — прямо в ногу.
— Не повезло. Сейчас же выезжай в Каушяны.
— Советую сменить Эмин-пашу, — ответил хан. — А лучше задушить сразу этого невежественного человека.
— Все люди таковы, — засмеялся султан.
— Но Эмин-паша выделяется средь них знанием географии: он серьезно считает, что Париж находится в Кабарде.
— Ладно. Я скажу ему, что Париж расположен во Франции. Стечение звезд на небосводе благоприятствует нашим намерениям. Так поспеши, хан, и да благословит тебя всемогущий Аллах!
Давно не было такой морозной зимы. В первых числах января 1769 года Крым-Гирей прибыл в бессарабские Каушяны, где его встретили комедианты, цыганские певцы, клоуны, фокусники и музыканты. Хан был в русском полушубке, его тюрбан украшали два плюмажа с алмазами, через плечо переброшен колчан с луком, холку заиндевелой лошади тоже украшал плюмаж из перьев. Крым-Гирею было уже под шестьдесят. Но его крупная фигура хранила подвижность, взгляд был пронзительным, скорым. Бросив поводья, хан приятно улыбнулся барону Франсуа де Тотту:
— Надеюсь, вы не забыли мои прежние слова? Все так и случилось: меня погубил мир — меня воскрешает война… Кстати, я устал в дороге от мадьярской и валашской кухни. Ходят слухи, что вы, французы, делаете очень вкусные соусы к рыбе…
