Вильбоа, услышав такое, припал к ее руке. Екатерина нагнулась из кресел и поцеловала артиллериста в лоб. После чего хитрая женщина повела дальновидную интригу:
— Наслышана я, что в Артиллерийском штате обнаружилось еще упалое «вакантное» место цалмейстера… Имеете ли вы кого на примете, чтобы казну русской артиллерии ему доверить? — Вильбоа наморщил лоб, Екатерина помогла ему: — Предлагаю вам Орлова Григория, а уж вы озаботьтесь, чтобы из поручиков получил он чин капитанский…
Вильбоа догадывался, что сделать Орлова казначеем — все равно что доверить козлу капусту. Но за речами Екатерины артиллерист уловил нечто значительное и обещал ей повиноваться.
За высокой оградой, весь осыпанный хрустким инеем, притих воронцовский замок — напротив него, еще недостроенные, темнели ряды гостиных дворов. Болящий ювелир Жером Позье еще вчера думал, что умрет от колик, но коммерция важнее смерти, и по первому зову Елизаветы Романовны Воронцовой он притащился с набором драгоценностей. Фаворитка приняла мастера в постели (это была последняя мода парижских дам!), держа на подносе чашку с бразильским шоколадом, вся в окружении противно лающих мосек.
— О, так ты живой, негодяй! — обрадовалась она.
Позье разложил на одеяле новинки. Лизка надела на палец перстень с мизерными часиками, прицепила серьги с алмазными подвесками («Я ценю их в пятнадцать тысяч», — остерег ее Позье. «А мне плевать!» — ответила куртизанка) и набросила на шею ожерельную нитку из крохотных бриллиантов с рубином в кулоне.
— Все мое! — сказала она, а моськи заворчали. Позье намекнул о деньгах. — Получишь с государя… он сейчас явится.
Ноги императора, продетые в жесткие футляры ботфортов, не сгибались в коленях, и Петр плюхнулся в кресло, растопырив свои ходули как длинные палки. Воскликнул радостно:
— А, вот и ты, старина Позье! Выходит, мне вчера неправду сказали, будто ты собрался отойти в лучший из миров.
— Я передумал, — отвечал находчивый ювелир, — и решил еще пожить на свете, чтобы иметь счастье видеть вас императором.
— Да. Теперь ты будешь иметь немало заказов.
— Ах, государь, — с чувством отвечал художник, — напомните, пожалуйста, какого цвета бывают деньги, которых я не видел от вас на протяжении долгих пятнадцати лет.
Император велел лакеям подать пива:
— Побольше и покрепче! Тетка моя была скупа, и ты сам знаешь, Позье, как я нуждался. Но теперь все изменилось… Для начала я делаю тебя бригадиром
[5]
. Но предупреждаю: головы у тебя не будет, если узнаю, что ты осмелишься исполнять заказы моей жены.
Воронцова, пользуясь удобным случаем, сказала:
— В курантах европских писано, что знатные дамы Парижа бюсты свои букетами из бриллиантов искусно украшают.
Позье с опаскою заявил, что такой «букет» может стоить тысяч сорок — не меньше, на что Петр отвечал с хохотом:
— До чего же глупый народ эти швейцарцы! Позье, что ты считаешь рубли, если мне теперь принадлежит вся Россия… Ты только посмотри на мою Романовну: разве ее бюст не стоит сорока тысяч?
А дома ювелира ждала записка от Екатерины, просившей мастера прибыть к ней немешкотно. Позье не посмел ослушаться, но доложил императрице, что ее муж грозил лишить его головы:
— Если я приму заказ от вашего величества.
— Перестаньте, Позье! Я не та женщина, которую украшает ваше искусство. Дело мое к вам государственное. В короне покойной Елизаветы были изумруды, сапфиры и рубины, которые кто-то уже повыдергивал из бордюра. Догадываюсь, кто это сделал…
— Я тоже, — тихонько вставил Позье.
— Сможете ли быстро изготовить погребальную корону?
Позье сказал, что у него есть запасной бордюр, который он за одну ночь оформит поддельными бриллиантами.
— Я буду признательна вам, Позье, если завтра к ночи вы навестите меня у одра тетушки с готовой короной…
Позье раскрыл перед нею футляр черного бархата, внутри его сияла голубым огнем дивная прозрачная табакерка.
— Это авантурин из окрестностей Мадрида, а до России еще не дошла мода иметь ценности из этого камня. Я сам только вчера получил эту вещь из рук мсье Луи Дюваля, приехавшего из Женевы.
— Какая прелесть! Но у меня нет денег…
— Догадываюсь, ваше величество, — засмеялся Позье. — И табакерку эту я ни за какие деньги не продам — я дарю ее вам!
Екатерину снова навестил Никита Панин:
— Все обеспокоены, что в манифесте о вступлении на престол ваш супруг не упомянул ни вас, ни даже вашего сына.
— А мы немножечко почихаем, — сказала Екатерина, протягивая к нему новую табакерку. — Прошу, Никита Иваныч…
Табак она брала всегда левой рукой, чтобы правая, даваемая для поцелуя, табаком не пахла. Ею учитывались даже мелочи!
Русский поклон для дам император заменил германским реверансом, гвардию именовал «янычарами», третируя ее на парадах всяко:
— Эй, вы! Шевелись, проклятая банда…
Стало известно, что из ссылки возвращаются курляндский герцог Бирон и фельдмаршал Миних, уже спешит на русские хлеба обширная голштинская родня императора. Все русское подвергалось Петром поруганию и глумлению, даже русские слова преследовались.
Григорий Потемкин наспех переучивался:
— Стража — караул, отряд — деташемент, исполнение — экзекуция, объявление — публикация, действие — акция, подчинение — дисциплина… Неужто по-русски хуже было сказано?
В полку Конной гвардии отобрали васильковые кафтаны и камзолы вишневые, рвали с рукавов кружевные манжеты. Готовясь заступать в караул при гробе Елизаветы, капрал облачал себя по-новому — уже на прусский лад, а в ботфорты напихал соломы побольше, дабы придать икрам ног необходимую выпуклость.
— Немецкий язык знаешь ли? — спросил его Бергер.
— Понимаю и немецкий.
Вместо русского «Ступай!» прозвучало новое: «Марш!»
6000 свечей освещали парадный зал, где когда-то юный Потемкин в сонме студентов представлялся веселой Елизавете, рассказывая ей о медах смоленских, а теперь она покоилась на одре скорбном. От жаркого свечного горения в зале нависла страшная зловонная духотища — покойница быстро разлагалась.
Был поздний час, когда вбежали лакеи, разбрызгивая по стенкам благовония, дабы утишить тлетворный дух. Серый чад колебался понизу, как туман над колдовскою трясиной. Вдруг потянуло сквозняком, послышались голоса женщин. Шелестя траурными одеждами, мимо Потемкина плавно прошла Екатерина, голову ее укрывал черный капор с полями, опущенными на плечи; за нею паж в коротких штанах нес корону, мерцавшую стразами; перед статс-дамами и фрейлинами важно выступал Позье — со щипцами и отверткою.
