Для выслуги служебного ценза мне советовали ехать обратно в Граево, но тут я припомнил советы Лепехина.
– Нет уж! – отказался я. – Если вернусь в Граево после трех курсов Академии, но лишенный вакансии при Генеральном штабе, меня могут заподозрить, что я воровал носовые платки из чужих карманов… Я ведь не могу вдудеть в ухо каждому, что вакантные места нашлись для людей, имевших выпускной балл ниже моего балла, но обладающих протекцией на самом верху государственной пирамиды.
Несправедливость глубоко оскорбила меня. Единственное, чего я добился, чтобы меня продолжали считать первым кандидатом на первое вакантное место. А пока мне предложили на выбор: адъютантскую должность при киевском военном губернаторе или быть ротным воспитателем в Неплюевском кадетском корпусе Оренбурга. Я решил, что лучше всего переждать это время в отдалении от суеты, и, кажется, поступил правильно.
– Но прежде я хотел бы получить право на отпуск…
Обо всем случившемся яснее всего высказался папа:
– Стоило три года мучиться, чтобы потом угодить в пекло Оренбурга, где будешь выстраивать по ранжиру балбесов в кадетских мундирах… Может, сразу просить отставку?
Огорченный, я поплелся на Загородный проспект, где над подвальчиком красовалась вывеска: «ЖОЗЕФ ПАШУ. Только виноградные вина». В подвале богемы пол был посыпан свежими опилками, в залах прохладно и пусто, но Михаил Валентинович Щеляков по-прежнему занимал столик. Выслушав меня, он сказал:
– А все-таки жить на этом свете заманчиво.
– Даже сидючи у Пашу? – спросил я.
– Даже здесь… Вот узнаю из газет, что Рудольф Дизель загнал шесть тысяч «лошадей» в свой двигатель внутреннего сгорания, а теперь немцы окружили его машину забором, на котором начертано: «За вход без разрешения – шесть лет каторжных работ». Разве не интересно проделать дырку в немецком заборе или перемахнуть через него – назло всем церберам кайзера?
Я ответил, что нас тому не учили:
– Мы осуждены просиживать штаны на стульях штабов, а не рвать их об гвозди, торчащие из заборов.
– Плохо вас учили… плохо! – загрустил Щеляков. – Великий химик Менделеев во Франции простым подсчетом вагонов с химическим сырьем вывел формулу бездымного пороха, которую держали в строжайшем секрете. Но мы не называем же Менделеева шпионом! Просто умный человек… Что ты хочешь, если даже большие писатели и мыслители не брезговали заниматься разведкой, требующей от человека самого высокого интеллекта.
– Кто, например? – засомневался я.
– Вольтер, Далиэль Дефо, Бомарше и даже легендарный бабник Джованни Казанова. Наверное, он таскался по всему свету не только ради знакомства с женщинами. Этот жуир хотел бы соблазнить и нашу Екатерину Великую, но бабенка была зело хитрющая и выставила его прочь из России.
– Да, я читал записки Казановы.
– Ты, наверное, листал и Библию? А тогда обнаружил в ней и первого шпиона на свете – это был Иисус Навин, дававший своим соглядатаям точные инструкции, как надо шпионить за землей Ханаанской. Вспомни, наконец, и филистимлянку Далилу, погубившую Самсона, – ведь это явная диверсантка в стане врагов… Не будь я таким толстым и жирным, – печально заключил Щеляков, – я бы непременно полез через забор, дабы поглядеть, что там замудривает для кайзера Рудольф Дизель!
Жозеф Пашу водрузил между нами бутылку кислого вина из ягод прошлогоднего урожая. Щеляков сказал:
– Жаль! Мне уже не дожить до того времени, когда ты, трясяcь от старости, будешь вшивать в свои офицерские штаны золотой лампас генерала. Однако я не забыл тот случай с тобою, когда ты был еще «чижиком». Ведь ты возложил венок на покойника и после чокнулся с ним как ни в чем не бывало.
Я сердечно чокнулся с Щеляковым, отлично понимая, что мой старый друг – уже не жилец на свете, скоро лежать ему на Литераторских мостках Волкова кладбища.
– К чему вам припомнился этот случай?
– Ты умеешь не теряться при любых обстоятельствах.
– Умею. Так за что мы выпьем?
Артист и писатель, он заплакал, целуя меня:
– Милый штабс-капитан! За обстоятельства…
* * *
Из старых газет… Кайзеру Вильгельму II представили двести самых красивых девушек Лотарингии, кайзер, как водится, произнес перед ними напыщенную речь, затем велел бургомистру:
– Вы обязаны сделать из них хороших германских матерей, чтобы каждая родила для меня по солдату для армии.
На это бургомистр, испугавшись, ответил:
– Ваше величество, я всегда готов услужить вам. Но в мои годы… поверьте, одному мне это уже не под силу!
Зачинщиком новой войны выступал не рядовой немец, а сам император, окруженный свитою теоретиков и практиков грядущей бойни. По любому вопросу в жизни император Германии имел свое особое мнение, очень любил учить всех, как надо жить. Комплекс неполноценности, угнетавший кайзера в юности, позже превратился в комплекс переоценки своей личности. Если император видел плотника, он тут же отбирал у него молоток и показывал всей нации – как следует правильно забивать гвозди в стенку. Наверное, попадись кайзеру бродячая собака, он, кажется, стал бы поучать пса, как надо задирать ногу, чтобы пофурить. Многие подозревали в Вильгельме II только позера, потерявшего меру в своем превосходстве над людьми, но более прозорливые люди (вроде Бисмарка) считали императора полусумасшедшим. Недаром же сами берлинцы говорили:
– Наш великий и бесподобный кайзер желает быть новорожденным при всех крестинах, он хотел бы стать невестой на всех свадьбах и покойником на всех похоронах…
И если за спиной кайзера стояли лишь 65 генералов свиты, он не стеснялся делать программные заявления перед миром от имени 65 миллионов немцев, населявших тогда его могучую империю, будто выкованную из первосортной крупповской стали. Именно от кайзера очень часто слышались гневные слова:
– Цольре зовет меня на бой!
Это был древний боевой клич династии Гогенцоллернов, вступивших на стезю германской истории под именем «Цольре». И толпа уличных зевак и простофиль криками отвечала кайзеру:
– Цольре зовет и нас!..
Русские с юмором относились к подобным эскападам:
– Да пусть себе кипятится. Все равно ведь суп никогда не едят таким горячим, каким он варится на плите…
Русский художник Михаил Нестеров предрекал:
– Помилуйте, да ведь в конце жизни он угодит на остров Святой Елены. Невольно задумаешься: нормальный ли у немцев кайзер? Не говорит, как все люди, а вещает. Жалкий дилетант! Что взять с дурака, если у него рожок автомобиля, когда он катит по улицам Берлина, наигрывает мелодии из «Тангейзера» Вагнера… А усы-то! До чего лихо закручены… карикатура!
Мнение М. В. Нестерова смыкалось с мнением французского ученого Эрнеста Лависса, который называл кайзера «декоратором театрального пошиба». Германский император постоянно позировал, его жесты были внушительны, а речи бесподобны:
