– Ну что ж, – сказал он, – многое мы уже
отсеяли.
Сержант Лейк согласился с ним:
– Слуг можно исключить, – сказал он. – Все
они в это время были на месте. Те, кто здесь живет. А приходящие уже ушли
домой.
Карри кивнул. Он был очень утомлен.
Он уже опросил физиотерапевтов, педагогов и тех, кого про
себя называл «молодыми каторжниками» и кому в тот вечер выпала очередь обедать
в семье Серроколда. Их показания полностью совпадали. Он мог сбросить их со
счетов. В их среде действовали законы стада, что определяло все их поступки и
привычки. Любителей пооригинальничать среди них не было, и это весьма облегчало
установление алиби. Доктора Мэйверика, который, как показалось инспектору, был
главным среди персонала Института, он оставил под конец.
– Но сейчас, Лейк, мы побеседуем и с ним.
И в комнату бодро вошел молодой врач – опрятный, подтянутый,
с несколько жестким взглядом сквозь стекла пенсне.
Он подтвердил показания своих сотрудников и согласился с
выводами инспектора. В непроницаемых стенах нет ни малейшей щели. Смерть
Кристиана Гулбрандсена не может быть приписана ни одному из «молодых
пациентов», как едва не назвал их Карри – настолько загипнотизировала его
медицинская атмосфера.
– Да, инспектор, все они здесь пациенты, – сказал
доктор Мэйверик, слегка улыбаясь.
Эта снисходительная улыбка не могла не вызвать у инспектора
некоторого раздражения.
Он спросил со всей профессиональной строгостью:
– А теперь, доктор Мэйверик, вы можете отчитаться в
ваших собственных действиях в тот вечер?
– Разумеется. Вот, я все записал и примерно указал
время.
Доктор Мэйверик, вместе с мистером Лэси и доктором
Баумгартеном, покинул Зал в двадцать один пятнадцать. Он и его коллеги
направились в комнату доктора Баумгартена, с тем чтобы обсудить там некоторые
методы лечения, пока не пришла мисс Беллевер просить доктора Мэйверика скорее
вернуться в Зал. Это было примерно в половине десятого. Он поспешил туда и
застал Эдгара Лоусона в совершенной депрессии.
Инспектор Карри слегка повел рукой.
– Одну минуту, доктор Мэйверик. Этот молодой человек
действительно психически нездоров?
Доктор Мэйверик снова снисходительно улыбнулся.
– Мы все психически нездоровы, инспектор.
Дурацкий ответ, подумал инспектор. Доктор Мэйверик пусть о
себе думает что угодно, но про себя-то инспектор знал, что он абсолютно
психически здоров.
– Но его можно считать дееспособным? – спросил
инспектор. – Он сознает, что делает?
– Отлично сознает.
– Значит, он хотел совершить преднамеренное убийство,
когда стрелял в мистера Серроколда.
– О нет, инспектор! Ничего подобного.
– Послушайте, доктор Мэйверик! Я видел в стене два
отверстия от пуль. Они прошли в опасной близости от головы мистера Серроколда.
– Возможно. Но у Лоусона не было намерения убить
мистера Серроколда или хотя бы ранить его. Он очень любит мистера Серроколда.
– Весьма странный способ выражать любовь.
Доктор Мэйверик снова улыбнулся. Эту улыбку инспектор Карри
переносил уже с трудом.
– Все, что мы делаем, мы делаем намеренно. Ну например:
вы не можете вспомнить чье-то имя или лицо. Почему? Да потому, что вы
бессознательно хотите его забыть.
Взгляд инспектора выразил недоверие.
– Даже если мы просто оговариваемся, в этой оговорке
таится глубокий смысл. Эдгар Лоусон стоял всего в нескольких футах от мистера
Серроколда. Он легко мог убить его наповал. И, однако, промахнулся. Почему же
он промахнулся? Да потому, что хотел промахнуться. Вот и все. Мистеру
Серроколду не грозила ни малейшая опасность, и сам мистер Серроколд ясно это
сознавал. Он понял жест Эдгара именно так, как его и надо было понимать. Как
жест протеста и вызова миру, который отказал ему в главном, что нужно
ребенку, – в любви и защищенности.
– Я хотел бы видеть этого молодого человека.
– Конечно, если желаете. Вчерашняя вспышка очистила его
разум и успокоила душу. Сегодня ему гораздо лучше. Мистер Серроколд будет очень
доволен.
Инспектор Карри внимательно посмотрел на доктора Мэйверика,
однако тот был абсолютно серьезен.
Инспектор вздохнул.
– Есть ли у вас мышьяк? – спросил он.
– Мышьяк? – Вопрос был для доктора Мэйверика
неожиданным. – Любопытно узнать, почему именно мышьяк?
– Прошу вас отвечать на вопрос.
– Нет, мышьяка ни в каком виде у меня нет.
– А лекарства есть?
– Конечно. Успокаивающие. Морфий, барбитураты. Обычный
набор.
– Вы лечите миссис Серроколд?
– Нет. Их семейный врач – доктор Гантер из
Маркет-Кимбла. У меня, разумеется, тоже есть диплом врача, но я практикую
исключительно как психиатр.
– Так-так. Что ж, благодарю вас, доктор Мэйверик.
Когда доктор Мэйверик вышел, инспектор Карри сказал сержанту
Лейку, что психиатры действуют ему на нервы.
– Перейдем к членам семейства, – сказал он. –
И начнем с этого американца, Уолтера Хадда.
Уолтер Хадд вел себя осторожно. Он словно присматривался к
полицейскому инспектору. Но отвечать не отказывался.
– Электропроводка в Стоунигейтсе в плохом состоянии.
Вся система очень устарела. В Штатах такого не допустили бы.
– Кажется, электричество провели еще при покойном
мистере Гулбрандсене-старшем, когда оно было в новинку, – сказал инспектор
Карри, слегка улыбаясь.
– Вот именно! Добрая старая феодальная Англия. И с тех
пор здесь ничего не меняли.
На этот раз выбило пробки и погасли почти все лампочки в
Зале. Он, Уолтер, пошел заменить пробки. Поменял и вернулся.
– Сколько времени вы отсутствовали?
– Точно сказать не могу. Пробки находятся в неудобном
месте. Мне понадобились лесенка и свеча. В общем, это заняло минут
десять-пятнадцать.
– Вы слышали выстрел?
– Нет, я ничего не слышал. На кухонную половину ведут
двойные двери, а одна из них обита чем-то вроде войлока.
– Понимаю. А когда вы вернулись в Зал, что вы увидели?
– Все там столпились у двери, которая ведет в кабинет
мистера Серроколда. Миссис Стрэт сказала, что мистер Серроколд убит, но
оказалось, что он цел и невредим. Этот болван Лоусон промахнулся.
