– О, это уже явно влияние Дикого Запада!
[48]
– Вы хорошо знали мистера Гулбрандсена?
– Не настолько, чтобы его убить, инспектор. Я иногда
встречался с ним, потому что жил здесь в детстве. Он появлялся ненадолго. Это
был один из наших промышленных боссов. Тип, который меня не интересует. Кажется,
он собирал скульптуры Торвальдсена
[49]
. – Алекс
содрогнулся. – Это говорит само за себя, не правда ли? Боже! У богатых
свои причуды!
Инспектор Карри задумчиво смотрел на него. Потом спросил:
– Вы интересуетесь ядами, мистер Рестарик?
– Ядами? Дорогой инспектор, неужели же он был сперва
отравлен, а потом еще и застрелен? Это был бы самый безумный детектив!
– Он не был отравлен. Но вы не ответили на мой вопрос.
– Яды, конечно, обладают некоторой притягательностью…
Это нечто более утонченное, чем револьверная пуля или какой-нибудь пошлый
кинжал. Что же касается специальных познаний в этой области, то их у меня нет.
– Держали ли вы у себя когда-нибудь мышьяк?
– Чтобы подсыпать кому-то в сандвичи после спектакля?
Неплохая идея. Вы не знаете Розу Глайден? Эти актрисы воображают, будто они
известны всем. Нет, о мышьяке я никогда не думал. Его, кажется, можно извлечь
из гербицида
[50]
или из липучки для мух.
– Как часто вы здесь бываете, мистер Рестарик?
– Раз на раз не приходится, инспектор. Иногда не бываю
по многу недель. Но по мере возможности стараюсь приезжать на выходные. Я до
сих пор считаю Стоунигейтс родительским домом.
– И миссис Серроколд поощряет это?
– Вы не представляете, скольким я обязан миссис
Серроколд, я перед ней в вечном долгу… Столько понимания, сочувствия и любви…
– А еще, кажется, немало наличных денег?
На лице Алекса выразилось легкое отвращение.
– Она считает меня своим сыном и верит в меня, в то,
что я делаю.
– Она когда-нибудь говорила с вами о своем завещании?
– Да, конечно. Но могу я спросить вас о цели ваших
вопросов, инспектор? С миссис Серроколд что-нибудь случилось?
– Надеюсь, что нет, – мрачно сказал инспектор
Карри.
– Что могут означать ваши слова?
– Если вы их не понимаете, тем лучше, – ответил
инспектор. – А если понимаете, пусть они будут для вас предостережением.
Когда Алекс ушел, сержант Лейк сказал:
– Строит из себя не поймешь кого.
Карри покачал головой:
– Трудно сказать. Может быть, он и в самом деле
талантлив. А может, просто любит пошиковать да перед кем-нибудь покрасоваться.
Неизвестно. Говорит, будто слышал чей-то топот. Готов спорить, что это он
выдумал.
– С какой-то целью?
– Именно с особой целью. Нам пока неясно, с какой. Но
мы докопаемся.
– Возможно, сэр, что один из их парнишек все-таки сумел
тайком выбраться из здания Школы. Среди них могут быть и взломщики, а если так…
– Именно это нам и хотят внушить. Очень удобная для
всех версия. Голову даю на отсечение, что на самом деле все совсем не так.
2
– Я сидел за роялем, – сказал Стивен
Рестарик, – и тихонько бренчал, когда началась ссора между Льюисом и
Эдгаром.
– Что вы в этот момент подумали?
– По правде сказать, не принял всерьез. У бедного
малого бывают подобные приступы злобы. Он, конечно, не то чтобы псих. Он, так
сказать, выпускает пар. Ведь все мы подтруниваем над ним, особенно, конечно,
Джина.
– Джина? То есть миссис Хадд? Почему же особенно она?
– Потому что она женщина. И красивая женщина. И потому,
что она находит его смешным. Она наполовину итальянка, а у итальянцев есть
некая врожденная жестокость. У них нет сочувствия к старым, уродливым и прочим
убогим. Они тычут в них пальцами и насмешничают. Именно это проделывает Джина.
Не впрямую, конечно. Она его не считает за человека. Нелепый, надутый, а в
глубине души неуверенный в себе. Он хочет произвести впечатление, а выглядит
просто глупо. Но ей нет дела до того, что бедняга очень страдает.
– Вы хотите сказать, что Эдгар Лоусон влюблен в миссис
Хадд? – спросил инспектор Карри.
– Да. Мы все более или менее в нее влюблены, –
весело ответил Стивен. – Ей это нравится.
– А ее мужу это тоже нравится?
– Нет, ему это совсем не нравится. И он очень страдает,
бедняга. Но долго так продолжаться не может. Я имею в виду их брак. Он скоро
распадется. Это был обычный роман военного времени.
– Очень интересно, – сказал инспектор. – Но
мы ушли от темы нашего разговора. От убийства Кристиана Гулбрандсена.
– Да, конечно. Только об этом мне совершенно нечего вам
сказать. Я сидел за роялем и встал, только когда наша милая Джолли принесла
связку ржавых ключей. И попробовала подобрать ключ к двери кабинета.
– Итак, вы сидели за роялем и продолжали играть?
– Аккомпанируя битве не на жизнь, а на смерть, которая
шла в кабинете Льюиса? Нет, я перестал играть, когда темп борьбы в кабинете
стал слишком бурным. Не то чтобы я сомневался в исходе боя. Льюис обладает тем,
что я назвал бы испепеляющим взглядом. Он легко мог остановить Эдгара, просто
взглянув на него.
– Однако Эдгар Лоусон дважды в него выстрелил.
Стивен покачал головой:
– Это был спектакль. Эдгар получал от него
удовольствие. Моя милая мамочка тоже обожала устраивать подобные спектакли. Она
не то умерла, не то с кем-то сбежала, когда мне было всего четыре года, но тем
не менее я помню, что она хваталась за револьвер, если ее что-нибудь
расстраивало. Однажды она это проделала в ночном клубе. Изрешетила стену.
Стреляла она отлично. В общем, наделала немало хлопот. Она была русской
балериной.
– Вот как? Можете ли вы сказать, мистер Рестарик, кто
вчера вечером выходил из Зала – в интересующий нас промежуток времени?
