— Поедем сейчас ко мне, — возбужденно шептал
Вадим, а руки его спускались все ниже, — забудем все, ты просто чудо!
Если бы не булавка, я бы, наверное, поддалась на его
уговоры, потому что в голове шумело, я плохо соображала и вся обстановка
действовала возбуждающе — хотелось бросить все и почувствовать себя желанной.
Но укол булавкой меня несколько отрезвил. От всех моих телодвижений булавка
выскользнула и шлепнулась на пол. За шумом и музыкой никто этого не заметил.
Как бы там ни было, а сначала нужно привести в порядок свой
туалет, а то юбка может упасть прямо тут. Ноги мои не стыдно показать, но,
боюсь, окружающие неправильно поймут.
— Конечно, конечно, — рассеянно пробормотала
я, — а сейчас мне надо выйти. И потом, нельзя так сразу, побудем еще
немного, а то Валентина обидится.
Он с неохотой отпустил меня, мелкими шагами я бросилась в
коридор, хотела было зайти в ванную, но мне нужна была булавка, а лучше иголка
с ниткой, чтобы зашить эту чертову юбку наглухо. Валентины, как назло, нигде не
было видно, я наугад ткнулась в одну из дверей этого огромного коридора и
оказалась в спальне. Комната, как и гостиная, была очень большая. В углу горел
торшер. Ого, как шикарно! Валентина умеет жить, этого у нее не отнимешь.
Шелковые обои, кровать удивительных размеров, трехспальная, наверное, стоит в
алькове, а над ней балдахин под цвет обоев. На полу ковер с таким длинным
ворсом, что я чуть не упала на своих каблуках. По такому ковру надо ходить
босиком или в тапочках с розовыми помпонами, как у куклы наследника Тутти.
Шкаф, комод, всякие пуфики, банкетки — где у нее могут быть
булавки? Неудобно рыться в чужих вещах. Я наугад выдвинула один из ящиков
туалетного столика — какие‑то бумажки, квитанции, в другом была
косметика.
Может, в тумбочке возле кровати?
Я подошла к кровати, и тут послышался голос Валентины. Я
обрадовалась и только хотела было ее окликнуть, но голос, а главное, слова
вошедшего с ней мужчины заставили меня отступить глубже в альков и прикрыться
занавеской.
— Слишком уж ты спешишь, — недовольно говорил
Вадим, это был он, — все тебе надо сразу, я же не машина.
— А ты не тяни резину! — нетерпеливо частила
Валентина. — Не для развлечения сюда пришел. Как там дела?
— Да все в порядке! — В голосе Вадима появились самодовольные
нотки. — Сейчас поедем ко мне. Ты не ревнуешь? — Он засмеялся, а
Валентина фыркнула.
— Ты не очень‑то расслабляйся, помни о деле.
— По‑моему, это все же не совсем то, что
нужно, — как‑то неуверенно проговорил он.
— Что? Жалко ее стало? Я так и знала, увидел
смазливенькую мордашку и ножки и сразу раскис! Вечно вы, мужчины, смешиваете
дело с развлечением!
— Да ладно тебе…
— В общем, так. Я не для того ее тебе нашла, чтобы ты
запорол окончание дела. Живо возьми себя в руки и продолжай!
Ответом ей было угрюмое молчание. Валентина почувствовала
это, и я тоже. Я думала, что Валентина сейчас заорет: «Что? Бунт на
корабле?», — но она сменила тактику.
— Вадик, дорогой, все будет хорошо, осталось совсем
немного.
— Устал я что‑то, — пожаловался он.
— Соберись. Ты куда ее, на дачу?
— Нет, на Некрасова, шесть, так ближе.
— Сейчас не время отступать, надо закончить начатое. Ты
же знаешь, такие условия. Это последнее усилие, иди, дорогой, все это ради нас.
Во время возникшей паузы я осторожно выглянула из‑за занавески.
Если и были у меня сомнения, когда я слушала их разговор, то сейчас они
рассеялись. Эти двое целовались, причем ни о каких родственных чувствах там не
могло быть и речи. Они целовались страстно, как любовники.
Выскочить из‑за занавески и устроить скандал мне
помешала моя женская гордость и опять‑таки бабушкино воспитание, но
бушевавшим во мне огнем можно было спалить не один колхозный амбар. Вот это да!
Что называется, Бог уберег. Вот что бывает с теми, кто собирается в первый же
вечер ехать домой к незнакомому мужчине, зная о нем только то, что костюм на
нем сидит превосходно.
«Это неправда, — одернула я саму себя, — я бы не
поехала к нему, хотя вся эта обстановка очень этому способствовала. Но не в
моих правилах укладываться в постель в первый же вечер, это опять‑таки
бабушкино воспитание!»
Эти двое наконец оторвались друг от друга и ушли. Я
выскочила из‑за занавески и заметалась по спальне в полном смятении. Что
они говорили обо мне? Со мной связано какое‑то дело. Ясно, что Вадим
Валентине никакой не брат, а любовник. Зачем же она привела его в дом и
заставила ухаживать за мной? Чтобы отвести глаза собственному мужу? Но зачем
вообще тащить любовника в дом? Наставляла бы рога мужу где‑нибудь на
стороне, а я‑то тут при чем?
Ни на один из вопросов у меня не было ответа, и я решила
взять себя в руки, сохранить лицо и незаметно убраться отсюда подобру‑поздорову.
Теперь буду помнить, что я одинокая работающая женщина с ребенком, красивая
жизнь не для меня. Но сначала надо заколоть чем‑нибудь юбку, а то вон —
уже сползает. Я открыла ящик тумбочки, он был весь завален бижутерией.
Бижутерия сейчас дорогая, но это все же не драгоценности. Драгоценности, я
думаю, Валентина хранит в другом месте. Перебрав всю эту кучу барахла, я
увидела брошку, круглую стекляшку, стилизованную в виде паучка. Зеленое стекло,
глазки в виде черных бусинок, а проволочные лапки торчат в разные стороны.
Дешевка, детская игрушка, такая могла бы заинтересовать мою Аську, зачем
Валентина ее хранит? Впрочем, не важно. Эта зараза не обеднеет, если я возьму
грошовую брошку.
Использовав паучка вместо булавки, я кое‑как заколола
юбку, причесала волосы и тихонько выскользнула из комнаты. В коридоре никого не
было, но из прихожей слышались голоса, Валентина спрашивала: «Куда она
подевалась?». Я не могла сейчас встретиться с Валентиной, она бы все поняла по
моему лицу, поэтому я толкнула одну из дверей, дверь поддалась, я шагнула
внутрь — и оказалась в совершенно другом мире. Это был… девятнадцатый век? Или
восемнадцатый? Если девятнадцатый, то самое начало. Посередине комнаты стоял
большой круглый стол на звериных лапах, в углу еще один маленький столик, я
вспомнила, как он называется, слово всплыло из неизвестных глубин — ломберный,
"и возле него — два чудесных резных кресла; по стенам были развешаны
темные старинные портреты, гравюры, миниатюры в овальных рамках, пейзажи с
замками и зелеными холмами, а на одной стене висела такая огромная картина, что
ни в какую современную квартиру она бы просто не влезла — метра три высотой — и
совершенно чудесная — на ней были изображены античные руины, и водопад, и дикий
виноград, и все это было такое летнее, сонное, дремлющее…
— Добрый вечер! — раздался за моей спиной тихий
детский голосок.
Я обернулась, смущенная, будто меня застали за каким‑то
неприличным занятием, и увидела маленькую старушку, невероятно подходящую к
этой комнате — сухонькая, элегантная, в темно‑синем бархатном платье с
пышным воротником из желтоватых кружев, с аккуратно уложенными седыми волосами,
украшенными черепаховым гребнем; она сидела в глубоком покойном кресле и
приветливо улыбалась.
