Папа был дома и в крайнем возбуждении говорил с разными людьми по телефону. Моего появления в квартире он почти не заметил. Я, честно говоря, немного обиделась, хотя виду не подала — распаковывала сумку и вновь осваивалась в родительском доме, где отсутствовала около полутора месяцев после отъезда в поход. Противная слабость не покидала меня до сих пор, я устала даже от дороги из больницы и решила ненадолго прилечь. Но это оказалось практически неосуществимо — на моей кровати лежали два разобранных системных блока. Я была потрясена, увидев, как мой всегда такой невозмутимый и спокойный папа буквально затрясся от негодования, когда я попыталась переложить электронные платы с моей кровати в уголок на газету.
Под нажимом мамы он все же согласился переместить свои электронные сокровища на большой обеденный стол, который пришлось дополнительно раздвинуть, так как на нем к тому моменту уже лежало немало железок и бумажек с инструкциями на китайском и корейском языках.
Жизнь в нашем доме и лично у меня резко переменилась. Словно по мановению волшебной палочки, у нас появились деньги, причем, по прошлым понятиям, совершенно немыслимые. Папа со Славиком открыли кооператив и вели бойкую торговлю компьютерами. Поначалу, пока не была снята комната в особняке роно на проспекте Мира, весь бизнес велся прямо у нас дома. Компьютеры привозили к нам домой, как правило, иностранные студенты: индийцы, арабы или африканцы. Отец рассчитывался с ними наличными, которые получал в Промстройбанке — там кооператив открыл счет. Клиентами были самые разные нуждавшиеся в современных компьютерах государственные организации. Они переводили безналичные средства, а отец со Славиком, щедро раздавая взятки руководству этих учреждений, покупали за нал столь нужную предприятиям вычислительную технику.
Впоследствии мне казалось, что это было так давно, что уже не относится впрямую к моей жизни. Этот период жизни выпал из моей памяти, сознание его отторгло. Папа тогда изменился до неузнаваемости. Он стал другим — напыщенным и нервным одновременно, чужим и скучным. Он перестал вообще быть «папой», а как-то вдруг превратился в чужеватого «отца» и уже не брал в руки гитару.
Изменился не только он. Вся наша компания из веселой полудиссидентской стала нудноватой и сугубо коммерческой. Даже пахнуть наши друзья и приятели стали по-другому. Вместо «Явы» все окутались дорогим заграничным дымом. Только мать Славика продолжала вонять «Беломором», материться точно так же, как раньше, и вызывала у меня все ту же брезгливую жалость.
У нас, как и у большинства новоявленных предпринимателей, появилась машина. Отец купил у директора собственного института «Волгу», которую тому «выделили» еще в середине семидесятых годов по особой разнарядке министерства. Проехал бывший владелец на ней совсем немного, так как имел возможность без ограничений пользоваться служебной машиной с водителем. Тогда наша «Волга», жалкий убогий рыдван, немедленно явилась предметом неистовой зависти всех окружающих владельцев «Жигулей» и «Москвичей». И даже нам самим она казалась тогда просто волшебной колесницей.
Но не это было главным в моей жизни. У меня случилась беда. Я была влюблена и явно брошена. Леня исчез. Он ни разу не появился и после моей выписки даже не позвонил. У отца не сохранилось никаких его координат. Я по десять раз на дню перечитывала его единственную записку, написанную в моей больничной палате. Я выздоравливала и, наверное, даже росла, как он и просил, но понимала, что почему-то вдруг стала ему не нужна. У нас дома появился огромный цветной телевизор, но мне не хотелось ничего смотреть. Я не усердствовала в школе, да от меня после менингиального синдрома особых достижений никто и не ждал. После занятий я обычно делала уроки с кем-нибудь из одноклассниц, так как квартира наша, как я уже сказала, стала абсолютно непригодна для жизни и учебы. Иногда я днем просто шлялась, стараясь ни о чем не думать и убеждая себя, что ничего такого не произошло и что он мне ничем не обязан. Он взрослый человек и, наверное, понял, что я просто маленькая девочка, и я не для него.
Я наступила на горло собственной гордости и нашла тот самый вагонный НИИ, в который, как Леня рассказывал нам еще в Уфе, его распреде лили после окончания института. Но крайне не любезная дама из отдела кадров ответила мне, что никакого Леню Ильина она не знает и что де вочка моего возраста должна ходить в школу, а не морочить голову занятым людям.
Я звонила в милицию и ходила в наше районное отделение МВД, умоляя сообщить мне, не происходило ли каких-нибудь несчастных случа ев с молодым человеком по имени Леонид Иль ин. Меня повсюду просто посылали, причем гля дели как на какую-нибудь шалаву. В конце кон цов один вежливый лейтенантик, дежуривший в паспортном столе, пообещал мне узнать про все возможные происшествия в Москве и области. Он сказал, что проверит, не попал ли мой любимый в какую-нибудь беду. Я дала ему свой номер телефона и попросила звонить в любое время Дня или ночи, если он что-то узнает. Через два Дня мама сказала, что мне звонили из милиции и велели передать, что мой знакомый в аварии не попадал и жертвой преступления не становился. При этом мама была очень раздражена и попросила меня больше ни о каком Лене с ней не заговаривать.
Я твердо решила на следующий день все-таки поговорить с мамой о причинах такого настроения. Но разговор этот не состоялся. На следующий день от нас ушел папа.
РУХНУВШИЙ МИР и не только…
Произошло то, чего произойти не могло! Не могло никогда! Мой мир рухнул. Папа уходил. Уходил плохо — к той самой аспирантке, кото рую четыре года назад трахал на моих глазах в «хозяйственной» палатке. Она, разумеется, не помолодела за это время, но возрастная дистан ция между мной и ею все же сократилась. Она была старше меня уже не в два раза, как тогда, а всего лишь на двенадцать лет. А это уже совершенно другое дело. Отца уводила уже вполне сформировавшаяся, одуревшая от одиночества и недо…ба стерва, использующая последний шанс, чтоб обзавестись собственным, пусть сорокапятилетним, но уже состоявшимся и пока еще крепким мужиком. Я это чувствовала. И чувствовала, что отца понесло. Ему больше не нужна была стареющая усталая сорокалетняя жена. Не нужна и повзрослевшая, обожающая его дочь. Он решил начать новую жизнь, в которой нам не было места. И ему самому в ней тоже места не было. Это уже был совсем другой человек, незнакомый мне, чужой и безразличный.
Подходили к концу восьмидесятые, но в то время жилье в нашей стране еще не покупали и не продавали. Квартирный вопрос встал очень остро. Вынужденный совместный поиск решения проблемы окончательно убил в моих отношениях с отцом все человеческое.
Наша двухкомнатная квартира в пятиэтажке на Юго-Западе была разменена на однокомнатную в соседнем доме для отца, а нас с мамой выбросили аж в Серпухов, в старую и неухоженную однокомнатную квартиру на пятом, последнем, этаже панельной хрущевки в десяти минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Маме предложили в самом Серпухове неплохо оплачиваемую по тем временам работу, но на самом деле в экономическом плане мы просто рухнули в пропасть.
