Правила проживания в общежитии, разумеется, состояли в основном из запретов. Нельзя было поздно возвращаться, приводить друзей, шуметь и распивать. Большинство из этих запретов , естественно, никогда не соблюдались, так как были в принципе невыполнимы. Но тете Тоне и ее подручным из студсовета было крайне удобно, что в стаде их «подопечных» все были не без греха. Сама тетя Тоня, я думаю, оставалась целкой до могилы. Не могу представить себе того отчаянного маньяка, который за сколь угодно огромное вознаграждение готов был бы трахнуть эту мразь даже в годы ее золотой молодости. Но она всячески поощряла студсоветовских подонков, когда они, выбрав девчонку посимпатичнее, разводили ее на секс с кем-нибудь из своей банды, а то и на групповуху. Сопротивление жертвы подавлялось выговорами и письмами в деканат, доходило и до угроз отчисления под тем или иным предлогом. Если у девушки имелся парень, то его нередко подвергали неимоверным издевательствам и избиениям, после которых он же попадал в районное отделение милиции.
Но с этим всем мне только предстояло познакомиться. И то, слава богу, преимущественно на чужом примере.
В первый же вечер мы с Катями сели за стол, чтобы рассказать о себе и договориться, как будем вместе сосуществовать.
Надо сказать, что в этот вечер наша кишиневская подруга поразила нас невиданным кулинарным чудом — рагу из сушеных баклажанов. Было так вкусно, что я подробно расспросила Катьку, как оно делается. Это блюдо Катьку научили делать в родном Кишиневе, где баклажанов продавалось в изобилии и они были доступны даже в самые трудные советские годы. Чтобы сохранить их на зиму да еще иметь возможность отправить в Москву любимой доченьке, их и впрямь лучше всего было сушить. Перед сушкой баклажаны очищали от шкурки и резали на маленькие кубики. Затем раскладывали в один слой на бумаге и ставили на продуваемое место в тени. Можно, кстати, сушить их и на противне в духовке или даже в печи, как это делают, например, с грибами. Главное, чтобы баклажаны в итоге именно высушились, но не сгнили и не сгорели. Сушеные баклажаны очень похожи на сушеные грибы, они примерно так же выглядят и так же хранятся. Вот пол-литровую банку таких сушеных баклажанов мы всыпали в кастрюлю и заливали на час холодной водой. Пока они набирали влагу, мы резали большую луковицу и натирали на терке одну средней величины морковку. Потом пассеровали лук и тертую морковь минут пять в глубокой сковороде с растительным маслом. Остатки воды от баклажанов сливали и смешивали с картошкой, нарезанной маленькими кубиками, бросали все это на сковородку, как следует перемешивали, закрывали крышкой и полчаса тушили на маленьком огне. Потом добавляли примерно стакан сметаны или сливок, на глазок соль и приправы (Катька Кишиневская клала черный перец, сухой чеснок и базилик), перемешивали и оставляли на маленьком огне на пять минут. Все!
Нетрудно догадаться, что такое начало совместной жизни изрядно расслабило нас с Сибирской Катькой и породило массу избыточных ожиданий. Наевшись до отвала, мы благостно побеседовали о хозяйственных делах. А после обсуждения порядка уборки комнаты, очередности закупок хлеба и чая мы перешли к более общим вопросам. И тут Катя Кишиневская, внезапно покраснев до корней волос, выпалила, глядя куда-то в стену между мной и второй, Сибирской, Катей:
- Девчонки! Только вы учтите, что я живу !
Мы переглянулись.
- Ну то есть я хотела сказать, что я регулярно живу. А если я хотя бы раз в неделю не поживу, то становлюсь просто невозможной — зверею, на людей бросаюсь и всякое такое! Я понимаю, что вам от этого беспокойство, но сделать ничего с собой я не могу. У меня и мать, и обе сестры такие. С пятнадцати лет, если нам не жить, то мы звереем, и вокруг нас тоже жизни никому никакой нету!
Тут наконец мы поняли, о чем идет речь. Я, признаться, хохотнула. Катя Сибирская, напротив, сохранила полную серьезность и, пожав плечами, ответила:
- Твое право. Только в бардак комнату не превращай и о планируемых по…ках предупреждай заранее.
Разумеется, Кишиневская Катя задала нам жару. Она не в состоянии была пропустить ни одного мужика, чтобы не затащить его на себя. Несколько раз она твердо обещала нам «жить» преимущественно днем и в наше отсутствие. Но сдержать слово не получалось. Мы не меньше одного-двух раз в неделю засыпали под Катькины оргазменные стоны и истошные крики ее кавалеров, кончавших за шкафом в потной темноте. Ей нравились все: и волосатые грузины, и блеклые прибалты, и узбеки со стройки, и очка стые еврейские мальчики с прикладной матема тики. Она категорически не давала только уб людкам из студсовета, и в этом я видела прояв ление ее глубоко запрятанного нравственного начала. А между тем ее страшно желал главный из тети-Тониных коллег, долговязый спившийся вечный студент по прозвищу Кося.
На самом деле он был Константин Петрович Косяков, но со временем и имя, и фамилия, и отчество были утрачены. Как утверждала одна девчонка с механического факультета, Леля, Кося с тетей Тоней вечны. По словам Лели, они «рулили» в общаге еще в те годы, когда учились ее родители, зачавшие ее в душе на третьем этаже. В этот важнейший для Лели и ее родителей момент тетя Тоня и Кося, вооружившийся топором, ломились в оккупированную парочкой душевую кабинку. Кстати, после этого случая, поведала нам все та же Леля, душ был реорганизован. Кабинки стали открытыми, без дверей. На четных этажах теперь мылись только мужчины, по крайней мере те, кто относил себя к мужскому полу анатомически. А девушкам достались третий и пятый этажи. На первом было оборудовано нечто вроде сауны, где, как могло, отмывалось и предавалось оргиям руководство общаги. Рябой и косорылый Кося был председателем студсовета. Даже среди своих подчиненных он выделялся особой ублюдочностью и неистребимой вонючестью. Самое странное, что в Катю Кишиневскую Кося, видимо, по-настоящему влюбился, причем настолько, насколько вообще способно на какие бы то ни было человеческие чувства подобное ущербное существо. Он страдал и ревновал. Удивительно, но за весь период развития страсти он ни разу не воспользовался своей властью и не задержал ни Катерину, ни ее хахалей. Мы с Сибирской Катей с замиранием сердца ждали, на сколько хватит терпения у общежитского Квазимодо и его банды. И вот наконец свершилось: однажды поздно вечером наша подруга привела с собой негра.
На пятом этаже общаги жили студенты-иностранцы, преимущественно граждане Кубы и Вьетнама. Раньше было много еще всяких венгров и немцев из ГДР, но ветер перестройки быстро их выдул. Вьетнамцы же, даже лишившись поддержки распадавшейся братской державы, всеми силами пытались продолжить учебу или по крайней мере застрять в общаге и пустить корни. Кубинцы тоже никуда не съезжали, спекулировали чем могли и плясали под любую музыку, раздававшуюся из телевизоров, магнитофонов и радиоточек. Однажды я видела, как пяток посланцев Острова свободы затряслись в танце возле учебного электромеханического стенда под щелканье железнодорожных реле и перемигивание сигнальных лампочек.
В тот вечер мы с Сибирской Катей решили лечь пораньше. На следующее утро у нее были какие-то дела в городе, а мне необходимо было прийти до начала первой пары, чтобы вместе еще с двумя девчонками подготовиться к лабораторке. В десять мы уже спали. Третья кровать пустовала, и мы надеялись, что наша подруга «живет» сегодня где-нибудь вдали от нас.
