Лера припарковала машину возле клуба, вышла, чтобы размяться
после дороги, огляделась по сторонам. В нескольких метрах от нее в пыли
развалилась огромная косматая дворняга, еще одна подняла лапу на фонарный
столб. Из-за угла вышли, переговариваясь, четыре цыганки разного возраста — от
пятнадцати до шестидесяти лет. Впрочем, возможно, младшей было не пятнадцать, а
десять, а старшей не шестьдесят, а меньше сорока. Они мели грязный тротуар
цветастыми юбками и громко переругивались на незнакомом языке.
«И здесь от вас покоя нету»! — устало подумала Лера.
Она вспомнила Ласло и подумала, что у него наверняка и в
этом захолустье есть родственники и информаторы и вполне возможно, что он по
своему цыганскому телеграфу узнает о ее поездке в Оредеж.
— Эй, молодая-красивая, позолоти ручку! — завела
свою песню старшая цыганка, приближаясь к Лере. — Все тебе расскажу,
ничего не утаю! Что было и что будет, и что у тебя на сердце…
— Лучше скажи, где здесь больница!
Цыганка, не слушая ответа, уже завладела Лериной рукой и
уставилась на нее. Вдруг на лице у нее появилось какое-то странное выражение.
Она отпустила руку, попятилась и что-то торопливо сказала своим товаркам. Те
явно перепугались, и вся троица, подобрав юбки, бросилась наутек. Гадалка еще
раз бросила на Леру взгляд, в котором смешивались испуг и любопытство. Потом,
очевидно приняв какое-то решение, она подошла совсем близко, так что Лера
ощутила запах пота и еще чего-то дикого и пряного — степных трав, душистого
табака, дальней дороги и снова схватила Леру за руку.
Лера попыталась вырвать руку и уйти, но цыганка держала
сильно.
— Не спеши, — проговорила она не прежним резким
голосом, а совсем по-другому — низко, рокочуще, — успеешь дело свое
сделать, все успеешь. Ведь ты к нам по делу приехала? По важному, серьезному
делу?
Лера промолчала, да старуха и не требовала ответа. Она уставилась
на Лерину ладонь и качала головой, бормоча что-то на своем языке.
— Не хочешь ты мне ручку позолотить, да я и так
скажу, — продолжала она, — хоть и не надо было… Опасно это… Непростая
у тебя судьба, девушка, очень непростая… — она подняла на Леру выпуклые
темно-карие яркие глаза. — Много испытаний тебе предстоит…
— Куда уж больше, — невольно усмехнулась Лера.
— Верно, было у тебя много горя, брат погиб страшной
смертью, в мучениях и кошмарах, мать умерла… Ну она-то смерти не почувствовала,
потому что давно умерла, как с сыном на кладбище простилась…
«Все верно, — думала Лера, — ах, Ласло, как все
рассчитал! Везде у него свои, шагу без них не ступишь…»
— Ты свои глупые мысли оставь да меня послушай, —
сурово сказала цыганка, — сердцем послушай! Кого хочешь спроси — тетя Зара
зря болтать не станет. В испытаниях этих никто тебе не поможет, сама все
преодолеешь. Человек со своей судьбой всегда один на один бьется, как наши
парни-ромалы на ножах. Иди вперед, не оглядываясь, никого не слушай! Сила у
тебя в душе есть такая, что горы свернешь! Большую власть иметь будешь, большие
деньги! Да только не к этому ты стремишься и на этом не остановишься!
Что-то случилось с пыльной площадью, куда-то пропали унылая
коробка клуба и ларек с надписью «Шаверма», горячий ветер пронес по дороге
мелкий сор, старую газету, рваный полиэтиленовый пакет… Звуки исчезли, в ушах у
Леры стоял ровный гул, и только видно было, как шевелятся губы цыганки. Вблизи
Лера увидела, какая она на самом деле старая — седые космы, глубокие морщины на
смуглом лице. И только глаза блестели молодо и ярко и как будто видели Леру
насквозь.
— Только помни, — говорила старуха, и слова ее
падали на Лерино сердце, минуя уши, — не сворачивай со своей дороги! Знаю,
чего ты хочешь — отомстить за брата да за подругу, обидчиков своих наказать, а
других, молодых да глупых, чьих-то братьев да сестер, спасти от смерти. Еще
можно успеть, и ты успеешь! Ничего не бойся, всю судьбу твою вижу! Большая
дорога перед тобой, но трудная! Мало счастья тебе выпало, а будет еще меньше!
С этими словами старуха резко отпустила Лерину руку. И тут
же вернулись все звуки, и площадь встала на место, и мрачное здание клуба, и
памятник вождю народов.
— Все-таки где здесь больница? — спросила Лера.
Цыганка круто развернулась и побрела прочь, не ответив.
— Не хотите говорить — и не надо… — пробормотала Лера и
повторила вопрос, обратившись к озабоченной тетке с полной сумкой яблок.
— Больница? — переспросила та. — К матери,
что ли, приехала? Молодец! Не забывай родителей! — Она обрадовалась ни с
того ни с сего, щеки у нее весело зарумянились, словно яблоки в авоське. —
Ты, дочка, сейчас иди до хозяйственного, там поверни налево, пройди мимо почты,
там в переулок, увидишь пекарню, а за ней-то уже будет больница…
Поблагодарив тетку, Лера села в машину и поехала в указанном
направлении.
Впереди, там, куда она ехала, по краю неба собирались
тяжелые кудлатые тучи, точно груды мокрого войлока. Края этих войлочных туч
были подсвечены мрачным, густо-желтым, как старый янтарь, светом спрятанного за
ними солнца.
Лера невольно думала о словах старой цыганки.
Может быть, она и вправду видит своими карими глазами что-то
недоступное остальным людям? Что-то скрытое за внешней суетной, бессмысленной
жизнью, как этот янтарный свет скрыт за темными грозовыми тучами? И Леру
действительно ждет большая и значительная судьба?
Она сама не знала, хочет ли такой судьбы. А чего она вообще
хочет, вдруг спросила она себя.
Хотела она одного: выжить. И еще, если получится, отомстить
за брата и за других таких же, как он, неразумных подростков, погибших из-за
чьей-то алчности, погибших за чьи-то грязные деньги.
Но чтобы отомстить, ей и самой придется влезть в эту грязь
по самые уши. Что она и сделала — в лучшем виде, забралась с руками и ногами в
эту смрадную клоаку, и назад пути-дороги нет. Но она и без того знала — чистыми
руками немного можно сделать. В памяти всплыли где-то услышанные или
прочитанные слова: человек — это грязная река, чтобы принять его и остаться
чистым, нужно быть огромным, как море…
Она отмахнулась от этих мыслей и сосредоточилась на дороге.
* * *
Оредежская больница и в лучшие времена вряд ли отличалась
красотой и техническим совершенством, теперь же и вовсе пришла в запустение.
Унылое трехэтажное здание из серых железобетонных блоков выцвело и покосилось,
швы между блоками кое-где были замазаны черной смолой, кое-где зияли трещинами.
Многие окна вместо стекол были закрыты досками или фанерой. Под одним из окон
стоял сержант-сверхсрочник, вяло переговариваясь со свисающей из окна румяной
девахой, физиономию которой украшал темно-лиловый синяк. Тощая трехцветная
кошка жалась к водосточной трубе, хитро поглядывая вокруг.
Лера поставила машину перед входом в больницу и опасливо
покосилась на ошивающихся поблизости подростков. Поманив одного из них, явно
самого хулиганистого, она серьезно, как взрослому, сказала:
