Как бы то ни было, Хирург аккуратно наложил последний стежок
и выпрямился.
— Ну вот, все, что могли, мы сделали. Теперь все
зависит от него. Налей-ка мне тоже водки!
— Он… он жив? — спросила Лера, наливая водку в
стакан и стараясь, чтобы руки не дрожали.
— Пока жив, — ответил Хирург, приложив руку к шее
раненого, — пульс есть. А ты, вообще-то, молодец. Тебя как зовут?
— Лера.
— А меня Прохор Петрович… можно просто Прохор. Давайте
поедим, что ли.
Лера внезапно почувствовала, что тоже ужасно хочет есть.
Видимо, так проявилось нервное напряжение после всего, что пришлось пережить за
этот бесконечный день.
Она вызвалась на роль кухарки, но Прохор Петрович отстранил
ее, пробормотав, что женщине нельзя доверять две вещи: оружие и мясо. Спорить
она не стала.
Скоро на сковороде скворчала свинина с мамалыгой, а из
погреба появился кувшин с домашним вином. Поскольку обеденный стол был временно
занят Николаем, устроились за маленьким столиком на кухне. Прохор выставил на
стол большие яркие тарелки, нарезал свежий черный каравай.
Кухня у Прохора Петровича была уютная и даже красивая, хотя
чувствовалось, что на ней хозяйничает закоренелый холостяк. На беленой стене
висели яркие расписные тарелки, и рядом с ними — десяток курительных трубок
самых разных форм и размеров, деревянных, глиняных и фарфоровых, с длинным
чубуком и коротким. По углам были развешены гирлянды крупного лука, связки
чеснока и кореньев, и все это распространяло удивительный домашний аромат.
Немой ритмично двигал челюстями, пережевывая мясо. В углу
кухни над огромной костью трудился Акбар.
— Ему нужна по крайней мере неделя полного
покоя, — проговорил Прохор, отставив стакан и покосившись в открытую
дверь, за которой был виден раненый.
— Двадцатого приходит караван, — раздался вдруг
оттуда слабый, но решительный голос.
— И правда, живой! — усмехнулся Прохор. —
Лежи да помалкивай! Какой караван? Какое двадцатое? Тебе в сортир неделю самому
ходить нельзя!
— Джамаль знает только меня, ни с кем другим не станет
разговаривать! — едва слышно проговорил Николай.
Прохор не стал даже отвечать, только махнул рукой.
Раненый больше не говорил, видимо, он снова потерял
сознание.
Хирург проводил Леру в маленькую уютную комнату, показал,
где можно взять постельные принадлежности. Больше всего Лера обрадовалась,
когда увидела самодельный душ. Она встала под горячие струи и не выходила
оттуда, пока не смыла всю кровь и всю усталость последнего бесконечного дня.
Потом растерлась жестким полотенцем и снова почувствовала себя человеком.
Выглянув в окно, она увидела, как Прохор Петрович обходит
свои владения, спускает с привязи собак, проверяет замки на воротах и калитках.
Верный Акбар бежал рядом с хозяином.
Этой ночью Лере снилась бесконечная дорога, убегающая под
колеса машины. И вдоль этой дороги лежали скелеты — одиночные и целыми грудами,
с простреленными черепами и раскрошенными страшным ударом ребрами…
— Что это за дорога? — спрашивала Лера у кого-то
невидимого.
И этот кто-то отвечал ей тихим, но звучащим одновременно со
всех сторон голосом:
— Это — дорога жизни, великий шелковый путь!
— А чьи скелеты лежат на обочине дороги?
— Скелеты тех, кто не вписался в поворот, или не
справился с управлением, или выехал на встречную полосу… скелеты всех тех, для
кого эта дорога стала первой и последней.
— И мой скелет тоже будет лежать на обочине?
. — Это зависит от тебя.
Лера проснулась внезапно, как от толчка, среди незнакомых
стен. Она села в кровати, прислушалась. Где-то за стеной слышалось негромкое
бормотание, время от времени прерываемое утробным рыком. Лера встала, оделась и
вышла из комнаты.
На кухне хлопотал Прохор Петрович. Он жарил остатки
вчерашней свинины и заливал ее яичницей. Акбар сидел на полу, сложив задние
лапы набок, как щенок, и умильно смотрел на хозяина.
— Ну что с тобой сделаешь, — бормотал Хирург и
бросал очередной кусок мяса, который исчезал прямо в воздухе, казалось, не
долетев до пасти кавказца.
— Избаловал я его, — проворчал Прохор,
поворачиваясь к Лере. — Встала? Ну садись завтракать.
— Как там Николай?
— Жив! Хочешь, отнеси и ему поесть!
— Что — яичницу со свининой? — удивилась
Лера. — Я думала, ему можно только жидкое и протертое…
— Не такой он человек, чтобы манную кашку есть! —
усмехнулся Прохор. — Ну попробуй, покорми!
Лера взяла тарелку и прошла в комнату. Николай лежал уже на
широком диване, куда вечером перенес его Прохор Петрович. Лицо его не было
таким мертвенно-бледным, как накануне. Почувствовав аппетитный запах, он
приоткрыл глаза, поймал Леру взглядом и вдруг едва слышно прошептал:
— Уходить нам надо отсюда.
— Что? — Лера подумала, что он бредит. Подсела
рядом с ним на диван, поднесла к губам вилку с едой. — На, поешь, если
сможешь! Тебе нужно набраться сил.
Он благодарно опустил веки, приоткрыл губы, медленно
прожевал маленький кусок, прошептал:
— Хватит, больше не могу! Может быть, потом еще поем.
Дай мне попить.
Лера поднесла стакан с водой, наклонила. Николай жадно
отпил, небритый кадык приподнялся, как будто в горле раненого перекатился
теннисный мяч.
— Хватит, — прошептал он, отстранившись. —
Уходить нам надо отсюда. Причем прямо сейчас. Ну, по крайней мере сегодня.
— О чем ты говоришь! — отмахнулась Лера. —
Тебе не то что уходить — тебе шевелиться-то нельзя! Видел бы ты себя со
стороны! Вот уж правду говорят — краше в гроб кладут! Это прямо про тебя!
— Ты не понимаешь, — едва слышно проговорил
Николай и вдруг замолчал, лицо его посерело.
— Где уж мне понимать! — проворчала Лера. — Я
и понимать-то ничего не собираюсь! Вот, ты заговорил — и уже чуть не отрубился…
Николай прикрыл глаза, его дыхание стало частым, свистящим и
неровным.
Так он полежал несколько минут, потом снова зашептал:
— Надо уходить. Хирург — надежный человек, но мы его подставляем.
Рано или поздно нас найдут, и тогда его тоже не оставят в покое. Судя по тому,
как нас встретили на дороге, в городе начался серьезный передел сфер влияния. У
меня хотят отобрать южный канал, хотят отобрать Джамаля. Этого нельзя
допустить. Мы должны ехать в горы.
«Про горы мы не договаривались, — мысленно ответила
она, — и про передел влияния тоже разговора не было. Куда ж ты раньше-то
смотрел? И где те, кто с тобой? Неужели, кроме немого, у тебя и людей-то нет?»
