Калмык тем временем развел огонь в грубом очаге, вскипятил
чайник, выложил на стол припасы — козий сыр, вяленое мясо, сухие кукурузные
лепешки.
Теперь Лера почувствовала, как вымоталась за этот день,
особенно устали и болели ноги и ягодицы от непривычной верховой езды. Есть не
хотелось. Хотелось пить и плескаться в теплой воде до одурения. А потом уснуть
в мягкой постели, и чтобы никто не будил целые сутки.
Калмык налил большую кружку чая для раненого и добавил туда
чего-то желтого и пахучего из пластиковой баночки.
— Горный мед, — пояснил он, — силы
восстанавливает.
Она прихватила еще лепешки и сыр. Николай полулежал на
подушке, глаза его были закрыты.
Услышав ее шаги, он шевельнулся и невольно поморщился.
— Болит? — не сдержалась она, хотя вовсе не хотела
его спрашивать.
— Терпимо, — он нахмурился, принимая из ее рук
горячую кружку с чаем. — Долгое у тебя вышло путешествие, — продолжил
Николай, когда чай был выпит и лепешки съедены.
— Ничего, мне торопиться некуда, — ответила она.
— За мной долг, — сказал он и притронулся к ее
руке, — за то, что жизнь спасла там, на шоссе. Я добро не забываю.
— Ну и ладно, — она встала, — еще не вечер,
после сосчитаемся.
Немного перекусив, она залезла в спальный мешок и тут же
заснула.
И снова, несмотря на тяжелую усталость, ей снился все тот же
сон — бесконечная дорога, уползающая под колеса машины, и скелеты на ее
обочинах…
Проснулась она от запаха кофе, который варил Калмык.
Жизнь продолжалась.
Николай тоже был на ногах.
Отдых пошел ему на пользу, он выглядел гораздо лучше и
поторапливал своих спутников:
— Сегодня приходит караван, мы должны успеть к месту
встречи, Джамаль ждать не будет.
Лера доставала из сумок припасы и вдруг увидела каравай.
Настоящий хлеб, только немного зачерствелый. Она ткнулась носом в корочку.
Пахнет как вкусно, хоть и несвежий, ужас, как надоели пресные лепешки!
— Не трогай! — вдруг откуда-то сбоку прозвучал
грозный окрик Николая. — Положи на место!
Он почти вырвал у нее из рук сумку и положил поближе к себе.
Она рассердилась было, но тотчас поняла, что не стал бы он так просто кричать
на нее и что здесь, в горах, свои законы, и надо молчать и слушаться. Слушаться
и молчать, тогда выживешь.
Они наскоро перекусили, оседлали лошадей и тронулись в путь.
Отдохнувшие лошадки бодро бежали вперед. Тропа все круче
забирала вверх, вилась между мрачными скалами. Вдруг Николай прислушался,
поднял руку и, сделав знак не разговаривать, направил свою лошадь в скалы.
Встревоженные спутники последовали за ним. Через несколько минут, когда
всадники сгрудились в укрытии за скальным выступом, невдалеке послышался цокот
копыт. Лера приподнялась над каменной кромкой, выглянула. По той тропинке,
которую они только что покинули, только в обратную сторону, в направлении
границы, двигался отряд всадников — пятнадцать или двадцать человек в косматых
меховых шапках, увешанные оружием, с хмурыми, угрожающими лицами. Это не был
армейский отряд или подразделение пограничной охраны — у всех всадников была
разная одежда и оружие, у кого — традиционные «калаши», у кого — американские
автоматические винтовки и ручные пулеметы, некоторые везли поперек седла
длинные громоздкие гранатометы, сбоку к седлам были подвешены связки гранат.
Один из всадников, словно почувствовав на себе взгляд,
приподнялся в стременах, завертел головой, оглядывая каменистые отроги.
Николай, не издав ни звука, потянул Леру назад, погрозил
кулаком, чтобы не высовывалась. Все замерли, стараясь не издавать ни звука и
даже почти не дышать.
Лошадь Николая, почуяв других лошадей, всхрапнула,
приподняла морду, собираясь заржать, но хозяин поспешил успокоить ее, потрепал
по шее, почесал за ушами.
Так, в напряженном молчании, прошло несколько минут. Наконец
цокот копыт удалился и затих. Лера перевела дыхание, почувствовав, как
повлажнели от напряжения ее ладони, и, на всякий случай шепотом, спросила
Николая:
— Кто это был?
— Матхабы, белуджистанские разбойники. Страшные люди,
живут грабежами и убийствами. Если бы они нас заметили — перебили бы всех,
пленных они не берут. Идут на ту сторону, через границу, набегом. .. надеюсь,
они не тронут селение Анвара.
— Мы не можем предупредить Анвара?
— Конечно, нет, — Николай пожал плечами. —
Сотовая связь здесь не действует, да и вообще здесь, в горах, люди живут, как в
средние века. Единственное, что изменилось с тех пор, — это оружие.
Надеюсь, они не столкнулись с караваном… впрочем, отряд небольшой, Джамаль
сумел бы от них отбиться.
Выждав на всякий случай еще полчаса, всадники вернулись на
тропу и продолжили движение.
Прошло еще два часа, и тропинка, сделавшись еще уже,
поднялась на узкий каменный козырек, нависший над пологим склоном, усеянным
обломками скал. Остановив лошадь под нависшей над тропой скалой, Николай
спешился, приложил руку козырьком к глазам и вгляделся в горизонт.
— Караван должен прийти сюда, — проговорил он
после недолгого молчания, — немного подождем. Джамаль обычно приходит
вовремя, но горы есть горы, здесь неизбежны неожиданности.
Все спешились и, не расседлывая лошадей, пустили их
попастись.
Лера огляделась по сторонам.
Картина, раскинувшаяся перед ней, была строгой и
величественной: заснеженные вершины гор вздымались к небу, обрамляя ущелье.
Скальные разломы ярко сверкали на солнце гранями, как огромные драгоценные
камни.
Все это так отличалось от привычных ей картин — больших и
маленьких городов, грязи и пошлости, которыми человек по привычке окружает свою
жизнь. Правда, насилия и злобы здесь тоже хватало, но и они казались как-то
возвышеннее и благороднее, чем в человеческих муравейниках.
Даже здешние люди — горные разбойники, контрабандисты, дикие
дети гор, казались чище и лучше, чем мелкие городские наркодилеры, уличные
бандиты, сутенеры и рэкетиры, с которыми Лере приходилось сталкиваться в
прежней жизни.
Но именно отсюда начинался путь самого большого зла,
изобретенного человеком для своих ближних, — белой смерти, наркотиков.
И волей судьбы она сама оказалась вовлечена в этот грязный
бизнес, своими руками участвует в том, из-за чего погиб ее брат!
От этой мысли ей стало тошно.
Правда, ее оправдывало то, что до сих пор судьба не давала
ей передышки, ее влекло по узкой колее, тащило, как щепку в бурном весеннем
потоке, от одной беды к другой, все время по узкой грани между жизнью и
смертью, и она выходила живой из одной передряги только для того, чтобы тут же
попасть в другую, но и это оправдание было недостаточным.
