Благородные дети оставили мне в холодильнике полбанки
абрикосового джема. Печенье я принесла с собой. Больше в доме еды не было —
после Валерика, как я уже говорила, в холодильник можно не заглядывать. Но раз
я звала человека на кофе, то обедом его угощать не обязана.
Мы сели за стол. Такс Рома внизу аппетитно хрустел печеньем.
Кофе я завариваю хорошо, не стыдно перед незнакомым человеком. Владимир
Иванович снял очки, отхлебнул кофе, взял печенье и смотрел в задумчивости на
абрикосовый джем. Я подвинула ему баночку поближе и ободряюще кивнула. Он
намазал джем неприлично толстым слоем, потом смутился:
— С детства люблю!
Я промолчала, потому что сама любила то же самое. Мы выпили
по две чашки кофе, съели все печенье, поболтали о пустяках. Владимир Иванович
сказал, что домой к себе Ромку взять никак не может — живет в центре, гулять
абсолютно негде, кроме того, хулиганский пес, будучи однажды у него дома, уже
изгрыз два холста и перемешал все краски. Потом он с сожалением поднялся и стал
искать своего такса по квартире. Ромка забился под диван и не хотел уходить.
— Оставьте его здесь, — неожиданно предложила я.
— Что вы, неудобно!
— Оставляйте, мои все равно дома сидят, завтра
погуляют, а вечером я сама.
— Получается, вроде как я напросился, —
сконфузился Владимир Иванович.
— Ничего страшного, а то пес сидит целыми днями один,
скучает.
— Да, он воет ночью, соседи жалуются. Тогда я сейчас
еды принесу, он обжора такой.
Владимир Иванович сбегал в тещину квартиру и принес кастрюлю
с мясом.
— Ему на три дня хватит, можно овсянки добавить.
Прощаясь, он даже взял меня за руку.
— Спасибо вам, Наталья… — Он замялся, вспоминая мое
отчество, но я махнула рукой — не мучайтесь, мол. — Я забегу послезавтра.
— Лучше в субботу, вместе и погуляем.
— Хорошо, вот мой телефон на всякий случай. И еще я
хотел спросить — мы раньше не встречались?
Вот оно! Я даже вздрогнула. Значит, он вспомнил. Но мне почему-то
не хотелось рассказывать ему сейчас про карточку, я чувствовала себя виноватой,
ведь это из-за меня его стукнули по голове. Тут кстати заплакал внук, и я с
облегчением закрыла дверь за лохматым художником.
Во втором часу ночи меня разбудил лай таксы. В прихожей
слышались возня, ругань и рычание. Возникнув спросонья на пороге, я увидела,
что Валерик, достаточно пьяный, стоит на четвереньках и одежной щеткой пытается
достать бедного Ромку из-под вешалки.
— Кусаться ты еще будешь! — рычал он не хуже собаки.
— Что, и правда укусил? — не сумела я скрыть своей
радости, уж очень они мне надоели.
— Вот. — Валерик показал палец.
— Даже не до крови, — разочарованно протянула
я, — шестьдесят уколов не придется делать… оставь в покое собаку!
— А чего он кусается! — заныл Валерик, он дошел до
слезливой стадии опьянения..
— Собаки пьяных не любят, — наставительно сказала
я, — вот не напивался бы как свинья, он бы тебя не тронул.
Зять обиделся на «свинью» и уселся в коридоре прямо на пол.
Лизке было неудобно передо мной, она пыталась его поднять, опять залаял такс
Ромуальд, а из их комнаты послышался плач внука. Странно, что он только теперь
проснулся! Лизавета посмотрела на меня умоляющими глазами, но я вспомнила
давешнюю гору грязной посуды и не тронулась с места. Бросив Валерика, который
тут же задремал, положив голову на ящик для обуви, Лизка побежала в комнату к
ребенку, и тут послышался стук по батарее.
Над нами живет пенсионер Григорий Полиенович, не то Герой
Социалистического Труда, не то инвалид умственного, но очень заслуженный. Ночью
у него бессонница, он лежит и слушает соседей. Дом, как я уже говорила, у нас
блочный, слышимость потрясающая, а Полиеныч как услышит шум, так сразу начинает
по батарее стучать. Ему скучно одному не спать, он хочет, чтобы весь дом
бодрствовал. Но на этот раз он, пожалуй, был прав, гомонили мы здорово.
В комнате Лизавета плачущим голосом укачивала ребенка.
Ничего, милая, привыкай к семейной жизни!
Я накрыла Валерика Лизкиной шубой, вытащила из-под вешалки
перепуганного Ромуальда и ушла спать. Завтра надо умотать на работу пораньше,
пока Полиеныч ругаться не пришел, пусть они тут сами разбираются.
Что произошло на следующий день, мне рассказала соседка тетя
Дуся, когда я вечером возвращалась с работы. С утра к нам в квартиру явился
Полиеныч. Он потрясал заявлением участковому, называл Валерика непрописанной
заразой и грозил выселить его как тунеядца на 101-й километр. Наш Полиеныч
живет прошлым, ему кажется, что на дворе пятидесятые годы. Валерик не сдержался
и отвечал инвалиду умственного труда нецензурными словами. Пока они лаялись в
самом буквальном смысле слова, потому что такс Ромуальд принимал в разговоре
непосредственное участие, у Лизаветы, которая пыталась в это время кормить
ребенка, пропало молоко. Полиеныч ушел писать жалобу, а Лизавете изменило ее
всегдашнее спокойствие, и она устроила мужу скандал за вчерашнее поведение.
Валерик сгоряча собрал свои вещички и рванул к маме. Мама, в свою очередь,
осознав, что сынуля возвращается на ее иждивение, пришла в ужас, ведь они с
мужем уже вкусили райского житья в отдельной двухкомнатной квартире в тишине и
покое. Поэтому моя сватья развила бешеную деятельность, дала Валерику денег на
новый магнитофон, купила внуку костюмчик с Микки Маусом, а Лизавете — шелковую
блузку. К чаю она привезла из «Севера» двухкилограммовый торт. Сватья так
разошлась, что даже подарила таксу Ромуальду стеганый комбинезон, чтобы он не
мерз в морозы и не пачкал живот в оттепель. Со всей вчерашней суматохой я не
успела предупредить семейство, что Ромуальд у нас гостит временно, они думали,
что я от одиночества завела собачку. Как будто в этой квартире, населенной
грудными детьми и двухметровыми обалдуями, можно испытывать одиночество. Но к
таксу я питала нежные чувства, чему очень удивилась.
Вечером в доме царила полная ламбада. Лизавета в новой
блузке выглядела вполне счастливой. Внук радостно гукал в комнате. Такс Рома с
Валериком смотрели по телевизору чемпионат по баскетболу. Правда, зять по
рассеянности съел все мясо из кастрюли Ромуальда, но зато мне оставили
полторта.
Я выпила чайку, погладила собачку и поймала себя на мысли,
что с нетерпением жду субботы.
***
На одной из тихих улиц в центре Петербурга стоял двухэтажный
дом, огороженный высоким забором. Когда-то в этом доме располагалась детская
стоматологическая поликлиника, забор был гораздо ниже, и прохожие могли видеть
палисадник и измученных мамаш, выволакивающих из. поликлиники своих рыдающих
детей. Поликлинику закрыли, дом переходил из рук в руки, и последние два — года
в нем располагалась организация с длинным названием «Центр восточных
единоборств. Врата Шао-линя». Забор вокруг центра отстроили глухой и высокий,
прохожие теперь не видели, что творится в палисаднике. Зато многочисленные телекамеры
позволяли обитателям особняка наблюдать за прохожими.
