И тут в памяти Владика шевельнулось спасительное
воспоминание.
— Стой, стой! — вскрикнул он. — Я не знаю, с
этим убийством связано или нет, но один старый хмырь по пьянке хвастался, что
работает связником у каких-то крутых парней, вроде они заказной мокрухой
пробавляются.
— Что ж, может, это интересно, а может, и не очень.
Проверить надо. Где, говоришь, того старикана найти можно?
— Я его пару раз в рюмочной видел, возле вокзала
Финляндского. Егорыча спросишь — тебе покажут.
— Ладно, проверим, — милостиво согласился азиат, но
что-то в его лице очень Владику не понравилось.
— Эй, парень, я тебе все сказал, что знаю, отпусти
меня! Ты же обещал!
— Я тебе обещал, что на кусочки не разрежу и собакам не
скормлю, так я и сделаю, я всегда правду говорю. А еще я обещал тебя отпустить,
это верно. Но ведь ты болтать начнешь, о нашей встрече всем трепаться… Поэтому
отпустить-то я тебя обещал, но что живого — этого не было.
И с невозмутимой улыбкой на устах он мощным движением руки
сломал Владику шею.
***
Егорыч, старый одинокий алкоголик, значительную часть
свободного времени (а у него все время было свободным) проводил в захудалой
рюмочной на Финском переулке в ожидании счастливого случая. Под счастливым
случаем он понимал доброго дядю, который ни с того ни с сего угостит старика
рюмкой водки. Самое интересное, что время от времени такое действительно
случалось, — пьяный человек щедр и сердоболен и готов иногда помочь
ближнему. Правда, в морду ближнему он тоже даст без особенной причины, но это
уж, так сказать, профессиональный риск.
В этот день Егорыч с утра чувствовал, что ему повезет. В
рюмочной к нему подсел рослый плечистый парень с широким восточным лицом и
ласково улыбнулся:
— Дед, давай-ка со свиданьицем!
Парень пододвинул Егорычу стакан, в руке у него забулькала
поллитровка. Егорыч облизнулся в предвкушении.
— Я в Казахстане был, — сказал он
благодетелю, — я казахов очень уважаю.
Ему хотелось сказать хорошему человеку что-то приятное.
— Да, да, — улыбался тот, — казахи хорошие,
киргизы хорошие, узбеки хорошие, все хорошие. Выпьем, дед, за хороших людей.
Егорыч радостно опрокинул стакан в глотку, живительная влага
побежала по пищеводу, весело обожгла желудок. Мир стал лучше и добрее, сердце
молодо забилось в груди.
— Скажи мне, хороший человек, — сказал
благодетель, наливая по второй, — у каких это крутых Ребят ты курьером
работаешь?
Егорыч побледнел. Вот оно! Верь после этого людям! Он-то
обрадовался, что нашелся хороший человек, поит его просто так, по доброте
душевной, а этот змей погубить его хочет… Как же получи лось? Один только раз,
по пьяни, и то шепотом, рассказал Егорыч про те письма… кому же он рассказал?
Убей — не вспомнить… ведь как чувствовал, что добром его болтовня не кончится…
Егорычу стало страшно.
— Нет, мил человек, обознался ты! Каким таким курьером?
Кто же меня, пьянчужку подзаборного, к серьезному делу подпустит?
— Нет, дедуля, ты еще хоть куда. Смотри-ка, вот она,
водочка… давай по второй, только ты мне расскажи.
— Чего тебе рассказывать? — испуганно зачастил
старик. — Ничего я про те письма не знаю…
— А, письма, значит, передавал? Я ведь про письма не
говорил, ты сам сказал. Давай дальше, а я тебе еще налью…
Водка призывно колыхалась в стакане, Егорыч махнул на все
рукой и бросился как в омут:
— Я их и не видел никогда, он меня сам в темном
подъезде схватил и сказал, что нужно делать. Я в одном проходном дворе пакет
беру из-за ящика, в пакете — конверт и две десятки. Деньги мне за работу, а
конверт надо в почтовый ящик опустить. Вот и все, я их и не видал ни разу. Но
он мне сказал, что следит за каждым шагом моим, когда я конверт иду опускать,
так чтобы я не вздумал деру дать или что не так сделать.
«Все ясно, — подумал азиат, — не хочет сам у
почтового ящика светиться. Однако надо проверить, может, это и есть нужный нам
вариант».
— А что я по пьяни наболтал тогда, будто мокруху
заказывают — так это только догадка моя: уж больно все хитро да тайно
придумано, не будут из-за ерунды такой огород городить. И деньги дают — кто за
ерунду платить станет? Ясно, серьезное что-то у них… Можно еще выпить? —
Егорыч жадно смотрел на стакан.
— Пей, дедуня, ты свой стакан заработал. Только пойдем
потом, покажешь тот двор, где тебе конверт оставляют, и ящик почтовый, куда
письма носишь…
Дед Егорыч жадно присосался к стакану. Что там дальше будет
— кто его знает, а водка — вот она, родная.
Получив свой натуральный гонорар, Егорыч повел нового
знакомого хорошо изученными проходными дворами между Финским переулком и улицей
Комсомола. Сначала он показал тайник, потом — почтовый ящик. Покончив с этим
неприятным делом, дед искательно заглянул в глаза «благодетелю»:
— А как бы старику на опохмелку?
— А как же, — улыбнулся тот, — зайдем в
подворотню — не хочу на улице кошелек доставать.
Глаза Егорыча радостно заблестели: сегодня у него явно выдался
удачный денек. Он пошел за «казахом» в темную подворотню, полностью
успокоившись и гадая, сколько тот даст ему от щедрот. В полутьме глаза
«благодетеля» нехорошо заблестели. Егорыч почувствовал неладное и жалобно
застонал:
— Ты что, парень, ты не хотел ли старика обидеть? Это я
про опохмел так просто, не надо мне денег, раз тебе жалко, ты меня угостил — и
спасибо…
— Извини, дед, — тихо ответил ему азиат, —
больно ты много болтаешь. Мне рассказал про тех ребят, еще кому-нибудь про меня
расскажешь…
— Нет, нет! — в панике воскликнул Егорыч. — Я
— могила! Никому ни слова, ни полслова!
— А как же! — улыбнулся «благодетель» и
молниеносным ударом руки сломал тонкую шею старика.
***
В понедельник мы с Владимиром Ивановичем решили пойти в
галерею Аделаиды Верченых, я выразила желание посмотреть на его работы. Он
сказал, что в понедельник галерея закрыта для посетителей и самой Аделаиды там
не будет, так даже лучше, никто не помешает.
В воскресенье вечером, вволю поработав на компьютере, я
уселась чистить перышки. Следовало привести себя в порядок, ведь завтра я иду
на свидание с мужчиной. Я внимательно рассмотрела себя в зеркало и очень
расстроилась. Всего тридцать восемь лет, а выгляжу как старая кляча! Морщинки
возле глаз и одна на лбу, вместо бровей какие-то джунгли, физиономия красная
после вчерашнего гуляния. Ногти слоятся из-за домашней работы, приличного
маникюра не сделаешь.
— Лизавета! — крикнула я в полном отчаянии.
Дочь явилась с третьего зова, помогла мне выщипать брови и
наложить питательную маску на лицо.
