— Теперь решим вопрос с одеждой.
После бесплодных поисков, причитаний и торгов Лизавета
разрешила мне надеть ее черные брюки и трикотажную блузку, потому что блузка не
сходилась ей в груди, а брюки хоть и налезали, но так сильно растягивались, что
вид в них у Лизки был совершенно неприличный. Я же, когда надела к брюкам ее
черный пиджак, смотрелась совсем неплохо. Самое интересное, что я сама не
понимала, зачем побираюсь. Есть же у меня вполне приличный костюм, я хожу в нем
на работу, и еще кое-какие вещи. Но все они мне порядком надоели. Внезапно я
осознала, что мне вообще все надоело, надоела вся моя бестолковая жизнь —
бесконечное сидение за компьютером, беготня по магазинам, даже плач внука за
стенкой и то надоел.
Лизка с завистью рассматривала мою талию.
— Грудь-то уйдет, когда кормить бросишь, а вот если
будешь сидеть на диване как квашня, то так и останешься пышкой, —
предупредила я.
Лизавета расстроилась, она и не подозревала, что такая
толстая. Я еще раз перебрала шмотки и пригорюнилась. А вдруг Владимир пригласит
меня на какую-нибудь презентацию? У меня же нет приличного прикида!
— Хороша я, хороша-а, — затянула я нарочно
визгливым голосом.
— Плохо лишь оде-ета! — подтянула Лизавета так же
противно.
На пороге появился Валерик с ребенком на руках и вытаращил
глаза, глядя, как мы с Лизаветой, обнявшись, грянули хором:
— Никто замуж не берет собственно за э-это!
— Мам, а ты с кем идешь-то? — вспомнила
дочь. — Неужели с тем лохматым?
— На своего-то посмотри, — притворно рассердилась
я.
— Да ладно, встречайся с кем хочешь, мы тебе не
запрещаем.
— Ну спасибо, дорогие детки.
***
Надо отдать должное Владимиру Ивановичу, он пробовал
причесаться. Но волос было слишком много, расческе с ними не справиться. Я
хотела было спросить, почему он не подстрижется, но вовремя прикусила язык — не
успели познакомиться, а я уже делаю ему замечание по поводу внешнего вида.
Мы вошли в галерею, Владимира пустили как старого знакомого.
Народа там было мало — два парня что-то перетаскивали и перевешивали, пожилая
женщина в рабочем халате протирала стекла.
— Здравствуйте, Вера Сергеевна! — окликнул ее
Владимир.
— Володенька, милый! — обрадовалась она. —
Как там Нина?
— Все нормально, я вчера днем был, в конце недели
обещали выписать.
Он познакомил нас, представив меня как добрую женщину,
которая взяла к себе на время такса Ромуальда. Мы пошли было к тому месту, где
висели работы Пятакова, там должно было быть три штуки, но я остановилась:
— Володя, можно я сама их найду?
Он удивился:
— Сегодня все перевешивают, подписей под картинами нет.
— Все же я попробую.
Я пошла вдоль картин одна, сама себе удивляясь. Зачем я ему
такое предложила? Теперь опозорюсь, ведь я совершенно не разбираюсь в живописи.
Самое ужасное, что я абсолютно себе не представляла, в какой манере он пишет.
Может, у него женщины с глазами на лбу или по всему холсту разноцветные
геометрические фигуры?
Лучше бы фигуры, тогда можно было бы говорить об удачном
сочетании цветов, а вот если циклопистые тетки или синие покойники… Хотя, я
слышала, такое сейчас не в моде, иностранцы не покупают.
Я медленно дрейфовала, рассеянно переводя взгляд с одной
картины на другую, как вдруг среди городских пейзажей мое внимание привлек один
натюрморт. На теплом желто-коричневом фоне была изображена половина
ярко-оранжевой тыквы, даже не половина, а одна треть. Рядом лежали два бордовых
помидора, старая деревянная солонка и большой столовый нож. Все это, очевидно,
находилось на столе, потому что был виден кусок поверхности, покрытый выцветшей
клеенкой. Я встала как вкопанная. Натюрморт здорово отличался от всего, что
было в галерее. Все на нем было таким обыденным и вместе с тем интересным. И
хоть фон был коричневым, но картина совсем не казалась мрачной. Я вспомнила,
что уже видела эту картину или похожую на нее. Та выставка, «13». Я закрыла
глаза, постояла немножко, представила, как я иду тогда, пять лет назад, по залу
в ДК имени Орджоникидзе, где проводилась выставка, вот там висит этот натюрморт
— подпись — Пятаков! Ура, все точно!
Я поманила Владимира и указала ему на картину.
— Точно, это моя. И теперь еще пейзажи. А я пока схожу
в администрацию.
Я осталась в затруднении. С пейзажами будет сложнее. Может,
спросить у той женщины, Веры Сергеевны? Но нет, надо вести честную игру.
Я вдруг остановилась, как будто в толпе на улице встретила
старого знакомого. Маленький городской дворик, конец лета," стена без окон
— брандмауэр, около стены — чудом пробившееся небольшое деревце с пыльной
пожухлой листвой, и во всем была такая же теплота и мягкая печаль, как в
натюрморте с тыквой. Я сразу поняла — это писал один и тот же человек.
Но дальше дело пошло хуже, потому что я никак не могла найти
еще один пейзаж. Вернулся Владимир, очень довольный. Когда я подвела его к
пейзажу, он посмотрел на меня с каким-то странным выражением.
— Что — не тот? — спросила я с непонятно отчего
забившимся сердцем.
— Тот, — медленно сказал он, — в том-то и
дело, что тот.
— А вот второго никак не определю.
— Правильно, его вчера продали. Но деньги только
послезавтра дадут, Аделаида такая жадина, всегда тянет до последнего. — Он
испуганно оглянулся.
Мы побродили еще немного по галерее, он показал мне работы
своих знакомых, потом мы попрощались с Верой Сергеевной и ушли. В общем,
получился очень милый культурный вечер. Дома, лежа в постели, я раздумывала:
ухаживает за мной Владимир Иванович или просто выражает благодарность за то,
что взяла на время Ромуальда?
А может, он тщеславен, как все люди творческих профессий, и
ему захотелось похвастаться своими картинами? Не придя ни к какому выводу, я
заснула. Сон мой был крепок, от плача внука я не проснулась. И снились мне
пейзажи, портреты и натюрморты.
Он позвонил на неделе, позвонил сам, сказал, что получил за
пейзаж кучу денег, на самом деле не очень много, но на некоторое время можно
поправить дела и даже пригласить меня куда-нибудь посидеть. От ресторана я
отказалась, потому что не была в ресторане сто лет и понятия не имела, куда
сейчас ходят и какая там сейчас публика. В следующий понедельник выписывают
Володину тещу, в среду Аделаида пригласила его на инсталляцию, нельзя не пойти,
потому что Аделаида рассердится, а Аделаида — это такая женщина, что… в общем,
об этом он уже говорил. Володя очень извинялся, что не может взять меня на
инсталляцию, все дело опять-таки было в Аделаиде, я поняла из его недомолвок,
что Аделаида почему-то положила на него глаз. Для каких целей он был ей нужен,
пока неизвестно; очевидно, Аделаида задумала очередную интригу, и ей могло не
понравиться, что рядом с Володей мелькает посторонняя женщина. Всего этого мне
никто не говорил, я сама догадалась, уж очень он извинялся насчет инсталляции.
