История про Маргариту мне понравилась, однако надо будет еще
над этим подумать, не все так просто. Одно только меня занимало: как Нина
Ивановна сумела договориться с Ромуальдом, чтобы он так вовремя запросился на
прогулку?
Я думала, что Володя проводит меня до парадной, но он
поднялся за мной в квартиру. Лизавета укладывала ребенка спать, зять в коридоре
пытался по телефону писать отчет по лабораторной работе, обстановка для приема
гостей была не самая подходящая, но Володя не уходил. Он топтался в прихожей и
вздыхал, пришлось провести его в комнату.
— Ну что, — выдавил он из себя, — обсудили с
тещей мою семейную жизнь?
— Она сама начала, — смутилась я, — я
специально не расспрашивала.
— Знаю, — вздохнул он, — это она из лучших
побуждений, хочет мою личную жизнь устроить, виноватой себя чувствует из-за
жены.
Он так и сказал — жены, не бывшей жены, а, так сказать,
существующей. Все ясно — страдает от ревности и оскорбленного самолюбия, не
может ее забыть. Но при чем здесь я? Он поймал мой выразительный взгляд,
устремленный на компьютер, действительно, мне бы надо еще сегодня поработать, и
поднялся.
— Я пойду, — на лице его отражалась
неуверенность, — но мне не хочется от тебя уходить.
Мне уже начинало все надоедать, поэтому я потихоньку теснила
его к двери, не забывая придавать лицу вежливо-доброжелательное выражение.
— Мы еще увидимся, дорогой, обязательно.
Он уперся спиной в закрытую дверь, взял меня за руки,
положил их к себе на плечи, потом крепко меня обнял и поцеловал.
Что ж, все мои домыслы относительно сексуальных меньшинств
можно спокойно отбросить. Поцелуй был достаточно страстным и абсолютно мужским,
хотя немного странным. Но во мне он пробудил только одно чувство: я дико разозлилась.
Очевидно, все же у Владимира Ивановича не все в порядке с психикой, потому что,
когда мы были у него дома в тишине и покое, он от меня шарахался. А здесь,
когда за дверью в два голоса орут зять и младенец, он вдруг лезет целоваться!
Пока я размышляла, как мне реагировать, этот ненормальный отпустил меня,
опрометью бросился в прихожую, схватил свою одежду и ушел, не сказав ни слова
попавшейся ему навстречу Лизавете. Лизка выразительно на меня посмотрела и
покрутила пальцем у виска. Я только махнула рукой.
Уже лежа в постели, я поняла, почему его поцелуй показался
мне несколько странным — все дело было в бороде.
***
Через два дня они с Ромуальдом встретили меня после работы.
— Привет, — обрадовалась я, — а ты что такой
грустный, неприятности?
— Ага, — кивнул он, — и у меня тоже.
— А у кого еще?
— У Аделаиды, ее убили.
Я посмотрела на него внимательно и увидела, что он не шутит.
После моих наводящих вопросов он рассказал, что Аделаиду убили позавчера, когда
мы с ним были в гостях у Нины Ивановны, зарезали ножом и вроде бы ограбили.
В ответ на мой вопрос, почему же он так расстраивается, ведь
он сам говорил, что Аделаиду терпеть не мог, и не он один, Володя показал мне
повестку к следователю.
— Почему тебя вызывают?
Он пожал плечами и ушел, предупредив, чтобы я, если встречу
его тещу, ничего ей не говорила.
***
Владимир Иванович зашел в кабинет. Кабинет был довольно
просторным, но, на взгляд художника, совершенно безликим, он не носил на себе
отпечаток личности своего хозяина, вернее — хозяйки. Следователь была
представительная дама в районе пятидесяти. Может, и больше, Пятаков никогда не
умел правильно определять возраст женщин.
Анна Николаевна Громова оторвалась от бумаг и посмотрела на
вошедшего поверх очков.
— Пятаков Владимир Иванович?
— Совершенно верно. А мне как вас прикажете называть?
Товарищ следователь? Или теперь положено — господин следователь?
Громова поморщилась:
— Называйте меня Анна Николаевна. И прошу вас серьезно
отнестись к нашему разговору. В конце концов, убита ваша знакомая, и такой тон,
который вы избрали, кажется мне неуместным.
— Простите, — смутился Пятаков, — я впервые у
следователя, нервничаю очень.
— Ничего страшного. Давайте перейдем к делу. Присядьте,
пожалуйста, потому что разговор у нас будет долгим, и смотреть на вас снизу вверх
мне неудобно.
Пятаков сел на жесткий стул. Он действительно чувствовал
себя не в своей тарелке, и с каждой минутой его нервозность только усиливалась.
— Итак, расскажите мне, пожалуйста, как давно вы были
знакомы с покойной Аделаидой Самсоновной Верченых и каковы были ваши отношения.
— Сейчас… дайте подумать. Она появилась в Питере, то
есть тогда еще в Ленинграде, году в восемьдесят шестом или восемьдесят седьмом.
Приехала она из Самары. Опять-таки, это теперь она — Самара, а тогда это был
Куйбышев. Сначала Аделаиду никто особенно не заметил, но очень скоро ее хватка
проявилась в полной мере. Вдруг ни с того ни с сего устраивают ее персональную
выставку в Голубой гостиной…
— Что это за гостиная такая? — прервала художника
Анна Николаевна.
— Голубая гостиная? — Пятаков так посмотрел на
собеседницу, как будто она спросила его, куда впадает Волга. — Голубая
гостиная ЛОСХа… то есть, я хочу сказать, Союза художников. Это выставочный зал
в помещении Союза художников на Большой Морской. Там все время проводятся
выставки, то коллективные, то персональные.
— Так почему же вы удивляетесь, что там устроили
выставку Верченых?
— Как вы не понимаете? — чуть не закричал Владимир
Иванович. — Выставки в Голубой гостиной заслуженные члены Союза дожидались
тогда многие годы, и то, как правило, выставлялись в коллективе, а тут
приезжает какая-то мымра из провинции, еще и в Союз-то не вступила, и вдруг —
на тебе, персональная выставка, и на открытии присутствует Свинкина из отдела
культуры обкома партии! И Свинкина с Аделаидой чуть не целуется на глазах у
всего вернисажа. Тут все всё поняли — с Аделаидой надо держаться осторожно —
как с противопехотной миной. То ли у нее были какие-то крутые обкомовские
связи, то ли она негласно служила в органах, то ли просто у нее был талант
находить себе подруг среди влиятельных дам, короче, сразу после этой выставки
ее принимают в Союз художников, и она двигается вперед как бульдозер, только
успевай отскакивать.
Пятаков остановился на минуту перевести дух.
«Что я делаю? — пронеслось у него в мозгу. — Зачем
я болтаю столько лишнего? Эта тетка-следователь так на меня влияет — смотрит
сквозь очки и молчит, на нервы действует».
— И дальше? — произнесла Громова.
И дальше престижные выставки и выгодные заказы сыплются на
Аделаиду как из рога изобилия. Тут приходят новые времена, обком утрачивает
свое руководящее значение, но Свинкина оказывается во главе крупного
художественного издательства — причем, по слухам, коллектив ее сам выбрал на
свою голову, — а наша Аделаида тут же становится владелицей престижнейшего
выставочного зала и художественного салона на Невском. Теперь каждый художник,
который хочет хорошо продать свою работу, должен бежать к ней на поклон. Видите
ли, у «новых русских» стало престижным покупать картины только через Аделаиду
Самсоновну…
