Вместо этого я непонятно с какой стати рассказываю об Эване Делани, хотя сроду не советовалась с матерью, даже сразу после замужества, когда мучилась с соусом для ужина в День благодарения. Мать, кстати, так и не пришла – уехала кататься на лыжах с Тео, греческим коммерсантом; они познакомились в Лас-Вегасе за игрой в кости.
– Он красивый? – спрашивает Трина, покусывая большой палец: ее обычная реакция на привлекательных мужчин или мысли о них.
– Очень.
– Твой отец был красивый.
И зачем она это сказала? Либо уж выкладывай все, либо молчи. Трина редко говорит о нем, а я научилась не спрашивать. В этом отношении мать словно обвела себя магическим кругом, непроницаемой мембраной, которая ничего не впускает и не выпускает. Я помянула отца всего раз, в двенадцать лет, когда разозлилась, что мама из-за свидания пропустила мое сольное выступление – школьный хор исполнял “Dona Nobis Pacem”.
– Вот и правильно отец тебя бросил! – проорала я в праведном подростковом гневе.
Она отвесила мне трескучую пощечину. Четыре тонких пальца оставили на щеке жгучий след.
– Он меня не бросал. Это я его бросила. И ты должна быть мне благодарна. Он колотил меня, Джулия, и делал бы то же самое с тобой.
Больше я о нем не заговаривала.
– Он женат, твой профессор? – спрашивает мать.
– Нет.
– Плохо, – хмурится она. – Тогда ты теряешь больше, чем он. Лучше б он был женат. Как-никак стимул держать рот на замке.
Я оценивающе смотрю на Трину Макэлви. Облегающие джинсы, босоножки на высоком каблуке. Шестьдесят один год. Не помню, чтобы я видела ее без косметики, даже перед сном. Я замечаю у нее на лодыжке татуировку в виде бабочки.
– Новая?
– Нет. – Мать задирает штанину и поворачивает ногу, чтобы мне было лучше видно. – Подарок на пятьдесят лет. На шестьдесят я сделала еще одну, но, чтобы ее показать, придется снимать штаны.
– Нет уж, спасибо, мам.
Она опять принимается за большой палец.
– Ну, малыш, расскажи о своем любовнике.
– Он мне не любовник, мам.
Трина поднимает руки:
– Простите, простите. Задела за живое. – Она выжидает мгновение. – Расскажи о своем… профессоре.
Я больше не хочу о нем говорить. Что за безумие, советоваться с Триной? О чем я только думала?
– Ладно, забудь.
Трина тянется через стол и пожимает мою ладонь.
– А Майкл не забывает о моей девочке?
– А?
– Я о сексе.
– Мама!
Она ухмыляется.
– Ясно. – Трина с силой тушит сигарету в кофейной чашке. – В общем, так. Вот мой совет, хоть ты его и не просила. Муж, обделяющий тебя любовью, – плохой муж. В иудейской религии это обязательное требование в браке – секс, я имею в виду. Спорим, ты такого не знала. – Она опять закуривает, от души затягивается и кивает на сигарету: – Через две недели бросаю.
– Конечно.
Я знаю, к чему она ведет. Ей никогда не нравился Майкл. Она считает его холодным. Мы уже были помолвлены, а она все пыталась свести меня с неженатыми мужчинами со своей работы. Или уж не знаю откуда.
– Ты женщина, Джулия. У тебя есть потребности. И если твой муж их не удовлетворяет. – Трина пожимает плечами. – Почему бы тебе не подумать о себе? Живем только раз.
Где-то я уже это слышала.
– Только будь осторожна. Смотри не залети.
Я собираю вещи и встаю:
– Спасибо за совет, мам.
Трина нарочито громко чмокает меня в щеку.
– Не за что, лапонька. Помни, что с любой бедой ты всегда можешь прийти к старой матери. Уж я-то помогу своей дочурке.
Глава четырнадцатая
В это время года на побережье холодно, над океаном висит промозглый туман, но нас с пляжа так легко не прогонишь. Мы раскладываем шезлонги, ставим на песок заслуженную синюю сумку-холодильник с текилой, пивом и диетической колой и сидим босиком, укутавшись во флисовые пледы, подставляя лица жидким лучам солнца. Погода – сплошное разочарование, но нас согревают алкоголь и беседа. Не считая кругленькой старушки, выгуливающей двух кавалер-кинг-чарльз-спаниелей, мы совершенно одни.
Я зарываю ступни в холодный песок, прячась от кусачих черных мух, и тоскливо смотрю в туман. Энни рассказывает о подарке на годовщину свадьбы, который ей сделал муж: самодельный купон на “вечер безраздельного внимания, в том числе: массаж ног, пинта шоколадно-карамельного мороженого, мелодрама по выбору и ночь любви; прочее по желанию”. Я встаю и бреду к океану. Ветер надувной дубинкой колотит меня по голове. Вода ледяная, но я все-таки хожу по кромке. Под ногами извилистое песчаное дно, обломки раковин и крошечные камешки застревают между пальцами. Я замечаю обточенный кусок янтарного стекла, наклоняюсь за ним. Очередная волна бьет меня по голеням, стеклышко ускользает. Подводное течение тянет на глубину.
Энни резко дует на спичку, тушит ее, затем толкает через стол свечу Истины:
– Тебе, Франческа.
– Категория: работа. – Фрэнки накручивает на палец прядь волос и начинает: – Я все пытаюсь пролезть к мерзкому козлу Гэри Уоллесу.
Это владелец местной “Стар газетт”, известный своим неприятием бесплатной рекламы. (“Пусть дадут объявление” – вот его обычный ответ людям, которые просят разместить пару строк в колонке “Новости округа”.) Дородный блондин с круглым детским лицом и золотыми коронками, Гэри в прошлом году потратил на телерекламу полтора миллиона долларов, но не купит у девчонки-скаута пачку печенья, будь она хоть его собственной дочерью. Он в жизни не дал ни цента на нужды города вроде нового здания библиотеки, приюта для животных или столовой для бездомных. В рекламных роликах он, как на дикой лошади, сидит на серебристой ракете и вопит: “Читайте “Стар газетт”! Наши купоны – что-то КОСМИЧЕСКОЕ!” А потом уносится в звездную даль, где, по-моему, типам вроде него и место.
– Я хотела попросить написать о моих печеньях с предсказаниями. Конечно, он никогда-никогда не берет трубку, но я-то знаю, как эта морда млеет перед большими шишками. В общем, когда секретарша спросила: “Как вас представить?” – я ответила: “Кэти Курик”
[17]
. Болван, разумеется, сразу подошел. Я прямо ушам не поверила. Получилось! Но дальше я, естественно, сказала, что это не Кэти Курик, а Фрэнки Уилсон насчет печенья, которое вот-вот будут продавать в “Бамбуковом буфете”, и не вешайте, пожалуйста, трубку.
– А он что? – интересуюсь я.
– Повесил. Разумеется. А еще позвонил в “Бамбуковый буфет” и нажаловался на меня. – Фрэнки сует в рот ломтик лимона и морщится. – Пошел он в задницу, плевать я хотела. Надеюсь, в аду ему уготовлено теплое местечко. – Она придвигает свечу ко мне: – Твоя очередь, Джулс.
