Наконец один, толстый, как лесной вепрь, и даже похожий на него заросшим рыжей щетиной лицом, выставил ногу вперед и гордо откинул голову.
— Недостойные слова, — прорычал он с гневной угрозой. — Мы предпочтем остаться в плену, пока за нас не заплатят выкуп.
— Выкупа не будет, — отрезал я и посмотрел на молчаливых воинов с топорами, что подошли к пленным сзади. — Это не военные маневры. Игры… кончились.
По моему знаку за их спинами взметнулись топоры и одновременно обрушились на головы пленных, что продолжали смотреть на меня в полной уверенности, что пойдет разговор о сумме выкупа. Некоторые, кто поопытнее, для ударов использовали обух топора, там небольшой крюк, что легко проникает в темя, почти не вызывая всплеска крови, в то время как другие забрызгались фонтанами крови, словно прошли через всю скотобойню.
Никто даже не вскрикнул, трупы упали кто лицом вниз, кто навзничь, слышалось только тяжелое хеканье воинов, вытаскивающих застрявшие лезвия топоров.
Кровь выплескивается широкими струями, пошла заливать всю утоптанную площадку.
Я отступил, чтобы не пачкать сапоги, лицо у меня, Думаю, не совсем радостное, потому что один из воинов, очищая лезвие топора от крови и прилипших волос, взглянул на меня с искренним сочувствием.
— Все по-божески, ваше высочество, — проговорил он так, как говорил бы с сыном. — Это не по-христиански, что они убивали, насиловали и жгли дома, а потом их выкупят, и они снова начнут то же самое… Простых-то здесь сразу поубивали!
Я тяжело вздохнул.
— Да-да, каждый должен получать по заслугам, а знатность не спасательный круг. Свалить их вот в тот овраг! Некогда заниматься похоронами вражеского контингента.
Епископ Геллерий отслужил молебен по всем павшим, не разделяя наших и мутвиговцев, заикнулся было, что хорошо бы предать земле, ведь убитые уже не противники.
Я возразил:
— Разве собираюсь пинать их трупы?.. Они не противники, верно, теперь они вообще никто. Души их в аду, а на такую шелуху, как бренные тела, чего обращать внимание?
Он вздохнул.
— Сын мой, а как насчет твоей души? Ты обрек людей, что сдавались в плен, на смерть!.. Ты велел убить их с холодным сердцем.
— Ваше преосвященство, — ответил я, — хотел бы и я так сказать, но, увы, сердце мое обливалось кровью. Хотя и не должно бы, ибо я прав.
— Прав?
— Святой отец, — сказал я, — это не солдаты, которых некая злая сила погнала на войну! В этом войске все были добровольцами, я лично проверил!..
Он смотрел непонимающе.
— И… что?
— Это значит, — сказал я с усилием, — каждый из них отвечает за свои деяния. Каждый за себя, а не какой-то далекий деспот, отправивший их убивать, насиловать и грабить!.. Это не солдаты, которых по пока не принятым международным конвенциям с подачи церкви надо брать в плен и содержать в приличных условиях, а разбойники. Разбойников же, ваше преосвященство, всегда вешали и всегда вешать будут.
Он посмотрел на меня остро.
— Откуда… откуда, ваше высочество, вы знаете насчет проекта договора о содержании военнопленных?
— Просто экстраполирую, — сказал я. — Церковь всегда запрещала луки, арбалеты, турниры, дуэли и вообще войны, а где запретить не удавалось — короли не очень-то послушные прихожане — церковь всегда старалась смягчить условия ведения войн. Так что, ваше преосвященство, я сделал все правильно! По законам Господа, совести и милосердия…
— Милосердия?
— К тем, — уточнил я, — кого теперь точно не убьют, не изнасилуют, не ограбят. Казнь преступника — это милосердие в отношении общества.
Он произнес в сомнении:
— Да, но все же… гм…
— Но сердце, — закончил я со вздохом, — все равно щемит, словно совершил грех…
— Щемит? — переспросил он. — Значит, оно у тебя есть, сын мой. Все еще есть.
Глава 14
В городе солдаты устроили пирушку. Убитых пленных оказалось достаточно много, еще больше погибло в бою, а с трупа знатного человека всегда найдется что снять человеку даже не самому бедному.
Горожане тоже повеселели: победы — хорошо, но еще лучше, когда вот так за бесценок, а то и за кружку вина им отдают дорогие вещи, добытые в бою.
Ночью, выскользнув из зала, где снова пир, шумный и бестолковый, я подумал в оправдание, что бурчать и воротить нос не совсем честно, а какие у них еще развлечения, я поднялся в звездное небо и пошел зигзагами на север, особенно просматриваю все дороги, пропуская горные массивы, заболоченные места и слишком густые леса.
Еще одна армия противника двигается тяжело и неспешно. Чувствуется, что это уже настоящая армия, обученная и побывавшая в настоящих боях, а не сборище любителей пограбить, пользуясь всеобщим смятением.
Я прикинул, сколько ей двигаться до условной линии, за которой уже мы, вроде бы Шварцкопф и Меганвэйл подойти успеют. А это значит, с любой армией противника можем общаться на равных, если не свысока.
Довольный, я полетел обратно, все так же шарахаясь из стороны в сторону, чтобы не пропустить противника, который идет далеко справа или слева и пройдет Бриттию по самому краю.
Когда до Баббенбурга оставалось два конных перехода, взгляд зацепился за что-то на земле очень далеко, на самом краю зримости, я сперва даже не обратил внимание, но проснулось не столько чувство тревоги, сколько любопытства.
"Усиленно работая крыльями, я пошел в ту сторону, ага, все-таки двигается войско!.. Нет, не совсем войско, просто очень большой и хорошо вооруженный отряд… Нет, все-таки войско, небольшое войско, только конное, все до единого, а если снизиться еще чуть, можно рассмотреть, напрягая зрение, как в призрачном лунном свете тускло блестит металл доспехов и кончики копий, много баннеров, что ничего не говорят, я и в своем-то войске только самые главные знамена различаю.
Вообще ощущение такое, что едут знатные, очень знатные и чрезвычайно знатные люди. И еще одна странность: едут именно с востока, а двигаются по дороге на запад, в то время как сейчас все прут с севера, как беженцы, так и наступающие за ними части.
А еще… Я едва не хлопнул себя крылом по лбу, от досады провалившись в воздухе на несколько ярдов: а что это за повозка, что неприметно едет в окружении рыцарей почти в самом конце колонны?
Я рискнул снизиться еще, вряд ли кто поднимет голову и начнет всматриваться в небо, повозка выглядит прежде всего очень тяжелой, словно везут казну всей армии. Если это так, то хорошо бы ею завладеть. Даже не столько с целью обогатиться, а чтоб не дать заплатить воинам жалованье. Недовольная армия сражается хуже, а то и вовсе откажется идти в бой…
Отряд остановился, я видел, как всадники спешиваются, стреножат коней, ага, понятно, вторую половину ночи потратят на сон. Замечательно…
