Благочестие зависит, как я его понимаю, все-таки не от количества убитых язычников или их сожженных домов. Благочестие… это выполнение рыцарского долга, а он весь основан на заповедях: защищай слабых, будь справедлив, направь свою силу только на добрые дела… а их оценит сам Господь, не церковь.
Кто бы ни командовал тобой, какие бы приказы ты ни исполнял, но только перед другими людьми ты можешь сказать: я лишь исполнял приказания короля, императора или церкви. Но Господь тебе напомнит, что он дал тебе душу, а вместе с нею и свободу выбора. Чьи бы приказы ты ни исполнял, но отвечаешь за них ты, потому что ты можешь исполнять, а можешь и не исполнять. Или исполнять, сообразуясь с велениями совести, что и есть душа, а не другого человека, какого бы высокого звания тот ни был.
Не знаю, как из этих тисков выберется Мунтвиг, я сам зажат так, что пищу комариным голосом…
Дверь тихонько приоткрылась, в комнату упала полоска багрового света от факела в коридоре. Медленно вошла женщина, я узнал ту молодую вдову, что отдыхала на качелях.
Тихо ступая от двери к ложу, она подняла руки к плечам, сдвинула там золотые шнурки, и тяжелое платье с облегчением рухнуло на пол.
Она вышла из него, ступая все так же красиво и грациозно, великолепное соразмерное тело покрыто нежным жирком, но в меру, так что талия по-прежнему талия…
— Ваше высочество, — проговорила она тихим нежным голосом, — я прибыла, как вы и сказали…
Я охнул.
— Э-э-э… простите…
Она сказала в некотором недоумении:
— Мне передали ваше пожелание… Моя сестра, хозяйка замка, сказала, что вы меня хотите…
Я сказал торопливо:
— Я именно так и сказал: прямо в лоб?
Она проговорила в недоумении:
— Но вы же сказали ей, что вам хочется не то Конституции, не то Севрюжины…
— А-а-а-а, — сказал я, — вспомнил! Так вы, видимо…
Она произнесла настороженно:
— Ну да, меня зовут Конституция. Конституция Хиршвильд из Сабертуфа. Мы так и не познакомились, но я видела, как вы меня раздели взглядом… там, на качелях, а потом, как мне кажется, так и забыли одеть.
Я хлопнул себя по лбу.
— Ах да, я бываю в этих государственных хлопотах таким рассеянным! Нет-нет, не стоит снова напяливать это тяжелое платье, ночь такая жаркая и душная!
Она все еще колебалась, уже подняла платье и чуточку закрылась им, но только снизу, а я, тупо глядя на ее мощные вторичные, чувствовал, что голова в панике сразу разогрелась, как чугунный котелок на огне.
— Ваше высочество? — произнесла она участливо. — Вы в порядке?
— Ох, — сказал я виновато, — иной раз забываю, не поверите, как меня зовут! Да, был момент, страстно, до писка в чреслах, хотелось… ну, вы понимаете, но потом все-таки решил, что севрюжины хочется больше. Но вы не уходите, пожрем вдвоем, а то неловко, вы приходили как бы зазря. Я постараюсь возместить хорошим вином и чем-нибудь лакомым… Ну, той же севрюжиной.
Она сказала в сомнении:
— Ну, только чтобы погасить эту взаимную неловкость… А что такое севрюжина?
— Вы можете не одеваться, — сказал я, — что-то ночь такая жаркая…
— И душная, — согласилась она с готовностью, — но это так неловко…
Я отмахнулся.
— Да это пустяки, нас же никто не видит! А вы в самом деле прекрасны, одежда только скрывает, а должна бы подчеркивать, но этого вы, женщины, добьетесь попозже.
Она поколебалась и сказала тихим женским голосом, в котором прозвучало тщательно скрытое удовлетворение, настолько глубокое и объемное, что да, я понял, что для нее важнее не постель, а вот так посидеть с мужчиной, выставив напоказ нежное и такое лакомое женское тело:
— Ну ладно, если вы так говорите…
Она присела на край ложа, я придвинул столик и насоздавал лакомств, давно так не старался, заполнил всю столешницу, а кувшин с вином поставил на пол.
Леди Конституция оправдывает свое имя, конституция ее удивительно соразмерна и говорит о полном равновесии плоти и духа, эдакая калокагатия, и, думаю, когда она только родилась, все посмотрели на этого крепенького и прекрасно сложенного ребенка и сразу решили дать ей это само напрашивающееся имя.
И еще я понял, почему долго не мог выбрать между конституцией и севрюжиной: у леди Конституции такое же белое нежнейшее тело, как и у молодой сочной севрюжины. Та и другая с таким нежным белым мясом, настолько сочным, что зубы сами начинают лязгать в предвкушении момента вгрызания хоть в севрюжину, хоть в статьи Конституции, что так аппетитно выпячиваются милыми валиками на боках, и даже не знаю, что покажется вкуснее.
Леди Конституция аккуратно берет двумя пальчиками нежнейшие ломтики севрюжины, довольная улыбка не покидает губы, а ест с непритворным наслаждением, закатывая глаза и томно вздыхая.
Я уже уверился, что севрюжина севрюжиной, но я еще и либерал, который без конституции никак, и только на самой верхушке коры предостерегающе стучит, как дятел острым клювом, мыслишка, что нельзя хватать то, что само плывет в руки. Я уже серьезный игрок на мировой арене, ко мне в постель полезут не только бабы, но и шпионки, которые хоть и лучше любых баб в плане подготовки к любым действиям и операциям. Но мне особая изощренность не нужна, до сих пор не отличаю хорошее вино от очень хорошего, а от баб так и вовсе не требуется чего-то особенного, если уж честно, не корча из себя особенного эстета, что вообще-то всегда врут, чтобы придать себе значимость.
В слабом свете свечи ее нежно-белое севрюжье тело смотрится так же лакомо и кусабельно, как и разложенные двумя горками прозрачные ломтики деликатесной рыбы, такой же сочной и вызывающей слюну во рту.
Я бросал их в рот и, поглядывая на то, как одно лакомство пожирает другое, время от времени одергивал себя и напоминал о некой осторожности, которую должны и даже обязаны проявлять в таких случаях власть имущие, а это значит, пусть в чреслах хоть все сгорит, но надо вообразить себя святым Антонием, которому являлись вот такие, но он устоял, устоял и снова устоял.
Вообще-то, на мой взгляд, когда у женщин вот такая могучая поросль внизу, как у леди Конституции, то они вполне могут ходить голыми — пусть не во дворе, но хотя бы по замку. По крайней мере, в нижней части, где густые кучерявые волосы скрывают абсолютно все и можно только догадываться, что за этим лесом что-то там внизу под ветвями есть еще. А может, и нет. Хорошее пока что время, целомудренное. Хотя волос вообще-то многовато. Когда-то придет бесстыжее, но удобное. Которое будем клеймить, но охотно результатами такого прогресса пользоваться. Говорить об упадке нравов, но втайне радоваться.
— Вы так молоды, — обронила она, как мне показалось, с некоторой печалью, — а на ваших плечах уже такая ответственность…
— И не говорите, — сказал я со вздохом и осторожно налил ей вина, — теперь я даже страшусь подумать, какую ношу несут короли… если, конечно, настоящие правители, а не дураки, за которых правит совет.
