Молчание.
А ведь действительно какой-то злостный рок нас травит!
Л ю с ь к а. Лирика!
Ч а р н о т а (внезапно, Люське). Ты была с французом?
Л ю с ь к а. Поди ты к черту от меня!
С е р а ф и м а. Тише, тише, тише! Перестаньте ссориться, сейчас я принесу ужин.
Л ю с ь к а. Брось, Симка, не берись не за свои дела. Ты моими словами не обижайся. Я все равно пойду по этой дороге. Я не евши сидеть не буду, у меня принципов нету!
С е р а ф и м а. И не евши я сидеть не буду, и на чужой счет питаться не буду. А знать, что ты ходишь, зарабатываешь, и сидеть здесь – это уж такая подлость, такая подлость! Надо было мне все сказать! Попали вместе в яму – вместе и действовать будем!
Л ю с ь к а. Чарнота продаст револьвер.
Ч а р н о т а. Люсенька, штаны продам, все продам, только не револьвер! Я без револьвера жить не могу!
Л ю с ь к а. Он тебе голову заменяет. Ну и питайся на женский счет!
Ч а р н о т а. Ты не искушай меня!
Л ю с ь к а. Вот только тронь меня пальцем, я тебя отравлю ночью!
С е р а ф и м а. Перестаньте! Что вы грызетесь все время? Я вам говорю – будет ужин! Это вы с голоду!
Л ю с ь к а. Что ты там затеваешь, дура?
С е р а ф и м а. Ничего я не дура, я была действительно дурой! Да не все ли равно, чем торговать. Все это такая чепуха! (Уходит на галерейку, потом возвращается в шляпе. Уходя.) Ждите меня, только, пожалуйста, без драки.
Где-то шарманка заиграла «Разлуку».
Л ю с ь к а. Симка! Симка!
Ч а р н о т а. Сима!
Молчание.
Л ю с ь к а. У, гнусный город! У, клопы! У, Босфор! А ты...
Ч а р н о т а. Замолчи.
Л ю с ь к а. Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы! (Уходит в галерею.)
Ч а р н о т а (один). В Париж или в Берлин, куда податься? В Мадрид, может быть? Испанский город... Не бывал. Но могу пари держать, что дыра. (Присаживается на корточки, шарит под кипарисом, находит окурок.) До чего греки жадный народ, ведь до самого хвостика докуривает, сукин кот! Нет, я не согласен с ней, наши русские лучше, определенно лучше. (Зажигает окурок и уходит на галерею.)
Во двор входит Г о л у б к о в, он в английском френче, в обмотках и в турецкой феске. С шарманкой. Ставит ее на землю, начинает играть «Разлуку», потом марш.
(Кричит с галереи.) Перестанешь ли ты, турецкая морда, мне душу надрывать?
Г о л у б к о в. Что? Гри... Григорий Лукьянович?! Говорил, что найду! Нашел!
Ч а р н о т а. Кто такой! Ты, приват-доцент?
Г о л у б к о в (садится на край водоема, в волнении). Нашел.
Ч а р н о т а (сбегает к нему). Меня-то нашел, нашел... Я тебя за турка принял. Здравствуй! (Целует Голубкова.) На что ты похож?! Э, постарел! Мы думали, что ты у большевиков остался. Где же ты пропадал полгода?
Г о л у б к о в. Сперва в лагере околачивался, потом тифом заболел, в больнице два месяца провалялся, а теперь вот хожу по Константинополю, Хлудов приютил. Его, ты знаешь, разжаловали, из армии вон!
Ч а р н о т а. Слышал. Я, брат, и сам теперь человек штатский. Насмотрелись мы тут... Но с шарманкой еще никого не было.
Г о л у б к о в. Мне с шарманкой очень удобно. По дворам хожу и таким образом ищу. Говори сразу, умерла она? Говори, не бойся. Я ко всему привык.
Ч а р н о т а. А, Серафима! Зачем умерла? Поправилась, живехонька!
Г о л у б к о в. Нашел! (Обнимает Чарноту.)
Ч а р н о т а. Конечно, жива. Но, надо сказать, в трудное положение мы попали, доцент! Все рухнуло! Добегались мы, Сережа, до ручки!
Г о л у б к о в. А где же она, где Серафима?
Ч а р н о т а. Тут она. Придет. Мужчин пошла ловить на Перу.
Г о л у б к о в. Что?!
Ч а р н о т а. Ну чего ты на меня выпятился? Сдыхаем с голоду. Ни газырей, ни денег.
Г о л у б к о в. Как так – пошла на Перу? Ты лжешь!
Ч а р н о т а. Чего там лжешь? Я сам не курил сегодня полдня. В Мадрид меня чего-то кидает... Снился мне всю ночь Мадрид...
Послышались голоса. Во двор входит С е р а ф и м а, а с ней Г р е к-д о н ж у а н, увешанный покупками и с бутылками в руках.
С е р а ф и м а. О нет, нет, это будет очень удобно, мы посидим, поболтаем... Правда, мы живем на бивуаках...
Г р е к-д о н ж у а н (с сильным акцентом). Очень, очень мило! Я боюсь стеснить вас, мадам.
С е р а ф и м а. Позвольте, я познакомлю вас...
Чарнота поворачивается спиной к ней.
Куда же вы, Григорий Лукьянович, это неудобно!
Г р е к-д о н ж у а н. Очень, очень приятно!
С е р а ф и м а (узнав Голубкова). Боже мой!
Голубков, тяжело морщась, подымается с водоема, подходит к Греку и дает ему в ухо. Грек-донжуан роняет покупки, крайне подавлен. В окнах появляются встревоженные греческие и армянские головы. Люська выходит на галерею.
Г р е к-д о н ж у а н. Что это? Такое что?..
С е р а ф и м а. Боже мой!.. Позор, позор!
Ч а р н о т а. Господин грек!
Г р е к-д о н ж у а н. А, это я в мухоловку попал, притон! (Печален.)
С е р а ф и м а. Простите меня, мсье, простите, ради Бога! Это ужас, это недоразумение!..
Ч а р н о т а (берясь за револьвер, оборачивается к окнам). Сию минуту провалиться!
Головы проваливаются, и окна закрываются.
Г р е к-д о н ж у а н (тоскливо). Ой, Боже...
Г о л у б к о в (двинулся к нему). Вы...
Г р е к-д о н ж у а н (вынув бумажник и часы). На кошелек и на часы, храбрый человек! Жизнь моя дорогая – у меня семья, магазин, детки... Ничего не скажу полиции... живи, добрый человек, славь Бога всемогущего...
Г о л у б к о в. Вон отсюда!
Г р е к-д о н ж у а н. Ах, Стамбул, какой стал!..
Г о л у б к о в. Покупки взять!
Грек-донжуан хотел было взять покупки, но всмотрелся в лицо Голубкова и кинулся бежать.
Л ю с ь к а. Господин Голубков? А мы вас не далее как час назад вспоминали! Думали, что вы находитесь там, в России. Но ваш выход можно считать блестящим!
Г о л у б к о в. А вы, Серафима Владимировна, что же это вы делаете?! Я и плыл, и бежал, был в больнице, видите, голова моя обрита... Бежал только за тобой! А ты, что ты тут делаешь?
С е р а ф и м а. Кто вам дал право упрекать меня?
