– Марк! – крикнул прокуратор, и кентурион вступил под
колонны. – Нож его мне дайте.
Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный
хлебный нож и подал его прокуратору, а сам удалился.
– А у кого взял нож?
– В хлебной лавке у Хевронских ворот, как войдешь в город,
сейчас же налево.
Пилат поглядел на широкое лезвие, попробовал пальцем остер
ли нож зачем-то и сказал:
– Насчет ножа не беспокойся, нож вернут в лавку. А теперь
мне нужно второе: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны слова
Иешуа.
Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь
недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно.
– Все хотите отнять? И последнее, что имею? – спросил он.
– Я не сказал тебе – отдай, – ответил Пилат, – я сказал –
покажи.
Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилат
взял его, развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучать
малоразборчивые чернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, и
Пилат морщился и склонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Ему
удалось все-таки разобрать, что записанное представляет собой несвязную цепь
каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков.
Кое-что Пилат прочел: «Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние
баккуроты...»
Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: «Мы увидим
чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь
прозрачный кристалл...»
Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он
разобрал слова: «...большего порока... трусость».
Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию.
– Возьми, – сказал он и, помолчав, прибавил: – Ты, как я
вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде без
пристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочу
взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт и
одет.
Левий встал и ответил:
– Нет, я не хочу.
– Почему? – темнея лицом, спросил прокуратор, – я тебе
неприятен, ты меня боишься?
Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:
– Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то
легко будет смотреть мне в лицо после того, как ты его убил.
– Молчи, – ответил Пилат, – возьми денег.
Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал:
– Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу,
что ты не усвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так,
ты обязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертью
сказал, что он никого не винит, – Пилат значительно поднял палец, лицо Пилата
дергалось. – И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, а тот жестоким
не был. Куда ты пойдешь?
Левий вдруг приблизился к столу, уперся в него обеими руками
и, глядя горящими глазами на прокуратора, зашептал ему:
– Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного
человека. Мне хочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет.
– Я тоже знаю, что она еще будет, – ответил Пилат, – своими
словами ты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня?
– Тебя зарезать мне не удастся, – ответил Левий, оскалившись
и улыбаясь, – я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но я зарежу
Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни.
Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив
к себе пальцем поближе Левия Матвея, сказал:
– Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду
этой ночью уже зарезали.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул:
– Кто это сделал?
– Не будь ревнив, – оскалясь, ответил Пилат и потер руки, –
я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя.
– Кто это сделал? – шепотом повторил Левий.
Пилат ответил ему:
– Это сделал я.
Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал:
– Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это
сделал я. – И прибавил: – Ну, а теперь возьмешь что-нибудь?
Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал:
– Вели мне дать кусочек чистого пергамента.
Прошел час. Левия не было во дворце. Теперь тишину рассвета
нарушал только тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцветала, на другом
краю неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды. Светильники
давным-давно погасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал
и дышал беззвучно. Рядом с ним спал Банга.
Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор
Иудеи Понтий Пилат.
Глава 27
Конец квартиры N 50
Когда Маргарита дошла до последних слов главы «...Так
встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат», –
наступило утро.
Слышно было, как во дворике в ветвях ветлы и липы вели
веселый, возбужденный утренний разговор воробьи.
Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперь
ощутила, как изломано ее тело и как хочет она спать. Интересно отметить, что
душа Маргариты находилась в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, ее
совершенно не потрясало то, что она провела ночь сверхъестественно. Ее не
волновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-то чудом
мастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман, что опять все оказалось
на своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедник Алоизий Могарыч.
Словом, знакомство с Воландом не принесло ей никакого психического ущерба. Все
было так, как будто так и должно быть. Она пошла в соседнюю комнату, убедилась
в том, что мастер спит крепким и спокойным сном, погасила ненужную настольную
лампу и сама протянулась под противоположной стеной на диванчике, покрытом
старой разорванной простыней. Через минуту она спала, и никаких снов в то утро
она не видела. Молчали комнаты в подвале, молчал весь маленький домишко
застройщика, и тихо было в глухом переулке.
