– Как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?
Это Иван Николаевич услыхал и отозвался:
– Дважды хотели задержать, в скатертном и здесь, на Бронной,
да я махнул через забор и, видите, щеку изорвал! – тут Иван Николаевич поднял
свечу и вскричал: – Братья по литературе! (Осипший голос его окреп и стал
горячей.) Слушайте меня все! Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он
натворит неописуемых бед!
– Что? Что? Что он сказал? Кто появился? – понеслись голоса
со всех сторон.
– Консультант! – ответил Иван, – и этот консультант сейчас
убил на Патриарших Мишу Берлиоза.
Здесь из внутреннего зала повалил на веранду народ, вокруг
Иванова огня сдвинулась толпа.
– Виноват, виноват, скажите точнее, – послышался над ухом
Ивана тихий и вежливый голос, – скажите, как это убил? Кто убил?
– Иностранный консультант, профессор и шпион! – озираясь, отозвался
Иван.
– А как его фамилия? – тихо спросили на ухо.
– То-то фамилия! – в тоске крикнул Иван, – кабы я знал
фамилию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню только первую
букву «Ве», на «Ве» фамилия! Какая же это фамилия на «Ве»? – схватившись рукою
за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг забормотал: – Ве, ве, ве! Ва... Во...
Вашнер? Вагнер? Вайнер? Вегнер? Винтер? – волосы на голове Ивана стали ездить
от напряжения.
– Вульф? – жалостно выкрикнула какая-то женщина.
Иван рассердился.
– Дура! – прокричал он, ища глазами крикнувшую. – Причем
здесь Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во, во... Нет! Так не вспомню! Ну вот
что, граждане: звоните сейчас в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с
пулеметами, профессора ловить. Да не забудьте сказать, что с ним еще двое:
какой-то длинный, клетчатый... пенсне треснуло... и кот черный, жирный. А я
пока что обыщу Грибоедова... Я чую, что он здесь!
Иван впал в беспокойство, растолкал окружающих, начал
размахивать свечой, заливая себя воском, и заглядывать под столы. Тут
послышалось слово: «Доктора!» – и чье-то ласковое мясистое лицо, бритое и
упитанное, в роговых очках, появилось перед Иваном.
– Товарищ Бездомный, – заговорило это лицо юбилейным
голосом, – успокойтесь! Вы расстроены смертью всеми нами любимого Михаила
Александровича... нет, просто Миши Берлиоза. Мы все это прекрасно понимаем. Вам
нужен покой. Сейчас товарищи проводят вас в постель, и вы забудетесь...
– Ты, – оскалившись, перебил Иван, – понимаешь ли, что надо
поймать профессора? А ты лезешь ко мне со своими глупостями! Кретин!
– Товарищ Бездомный, помилуйте, – ответило лицо, краснея,
пятясь и уже раскаиваясь, что ввязалось в это дело.
– Нет, уж кого-кого, а тебя я не помилую, – с тихой
ненавистью сказал Иван Николаевич.
Судорога исказила его лицо, он быстро переложил свечу из
правой руки в левую, широко размахнулся и ударил участливое лицо по уху.
Тут догадались броситься на Ивана – и бросились. Свеча
погасла, и очки, соскочившие с лица, были мгновенно растоптаны. Иван испустил
страшный боевой вопль, слышный к общему соблазну даже на бульваре, и начал
защищаться. Зазвенела падающая со столов посуда, закричали женщины.
Пока официанты вязали поэта полотенцами, в раздевалке шел
разговор между командиром брига и швейцаром.
– Ты видел, что он в подштанниках? – холодно спрашивал
пират.
– Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, – труся, отвечал
швейцар, – как же я могу их не допустить, если они – член МАССОЛИТа?
– Ты видел, что он в подштанниках? – повторял пират.
– Помилуйте, Арчибальд Арчибальдович, – багровея, говорил
швейцар, – что же я могу поделать? Я сам понимаю, на веранде дамы сидят.
– Дамы здесь ни при чем, дамам это все равно, – отвечал
пират, буквально сжигая швейцара глазами, – а это милиции не все равно! Человек
в белье может следовать по улицам Москвы только в одном случае, если он идет в
сопровождении милиции, и только в одно место – в отделение милиции! А ты, если
швейцар, должен знать, что, увидев такого человека, ты должен, не медля ни
секунды, начинать свистеть. Ты слышишь?
Ополоумевший швейцар услыхал с веранды уханье, бой посуды и
женские крики.
– Ну что с тобой сделать за это? – спросил флибустьер.
Кожа на лице швейцара приняла тифозный оттенок, а глаза
помертвели. Ему померещилось, что черные волосы, теперь причесанные на пробор,
покрылись огненным шелком. Исчезли пластрон и фрак, и за ременным поясом
возникла ручка пистолета. Швейцар представил себя повешенным на фор-марса-рее.
Своими глазами увидел он свой собственный высунутый язык и безжизненную голову,
упавшую на плечо, и даже услыхал плеск волны за бортом. Колени швейцара
подогнулись. Но тут флибустьер сжалился над ним и погасил свой острый взор.
– Смотри, Николай! Это в последний раз. Нам таких швейцаров
в ресторане и даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи. – Проговорив это,
командир скомандовал точно, ясно, быстро: – Пантелея из буфетной. Милиционера.
Протокол. Машину. В психиатрическую. – И добавил: – Свисти!
Через четверть часа чрезвычайно пораженная публика не только
в ресторане, но и на самом бульваре и в окнах домов, выходящих в сад ресторана,
видела, как из ворот Грибоедова Пантелей, швейцар, милиционер, официант и поэт
Рюхин выносили спеленатого, как куклу, молодого человека, который, заливаясь
слезами, плевался, норовя попасть именно в Рюхина, давился слезами и кричал:
– Сволочь!
Шофер грузовой машины со злым лицом заводил мотор. Рядом
лихач горячил лошадь, бил ее по крупу сиреневыми вожжами, кричал:
– А вот на беговой! Я возил в психическую!
Кругом гудела толпа, обсуждая невиданное происшествие;
словом, был гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал, который
кончился лишь тогда, когда грузовик унес на себе от ворот Грибоедова
несчастного Ивана Николаевича, милиционера, Пантелея и Рюхина.
Глава 6
Шизофрения, как и было сказано
Когда в приемную знаменитой психиатрической клиники, недавно
отстроенной под Москвой на берегу реки, вошел человек с острой бородкой и
облаченный в белый халат, была половина второго ночи. Трое санитаров не
спускали глаз с Ивана Николаевича, сидящего на диване. Тут же находился и
крайне взволнованный поэт Рюхин. Полотенца, которыми был связан Иван
Николаевич, лежали грудой на том же диване. Руки и ноги Ивана Николаевича были
свободны.
