Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на
освещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки. Запах тоже не
оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах
только что отпечатанных денег. Сперва веселье, а потом изумленье охватило весь
театр. Всюду гудело слово «червонцы, червонцы», слышались восклицанья «ах, ах!»
и веселый смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами. Многие стояли
на сиденьях, ловя вертлявые, капризные бумажки.
На лицах милиции помаленьку стало выражаться недоумение, а
артисты без церемонии начали высовываться из кулис.
В бельэтаже послышался голос: «Ты чего хватаешь? Это моя! Ко
мне летела!» И другой голос: «Да ты не толкайся, я тебя сам так толкану!» И
вдруг послышалась плюха. Тотчас в бельэтаже появился шлем милиционера, из
бельэтажа кого-то повели.
Вообще возбуждение возрастало, и неизвестно, во что бы все
это вылилось, если бы Фагот не прекратил денежный дождь, внезапно дунув в
воздух.
Двое молодых людей, обменявшись многозначительным веселым
взглядом, снялись с мест и прямехонько направились в буфет. В театре стоял гул,
у всех зрителей возбужденно блестели глаза. Да, да, неизвестно, во что бы все
это вылилось, если бы Бенгальский не нашел в себе силы и не шевельнулся бы.
Стараясь покрепче овладеть собой, он по привычке потер руки и голосом
наибольшей звучности заговорил так:
– Вот, граждане, мы с вами видели случай так называемого
массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что
никаких чудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачить
нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажки
исчезнут так же внезапно, как и появились.
Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве, и на
лице при этом у него играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности
отнюдь не было, и скорее в них выражалась мольба.
Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное
молчание, которое было прервано клетчатым Фаготом.
– Это опять-таки случай так называемого вранья, – объявил он
громким козлиным тенором, – бумажки, граждане, настоящие!
– Браво! – отрывисто рявкнул бас где-то в высоте.
– Между прочим, этот, – тут Фагот указал на Бенгальского, –
мне надоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями
портит сеанс! Что бы нам такое с ним сделать?
– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке.
– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразное
предложение Фагот, – голову оторвать? Это идея! Бегемот! – закричал он коту, –
делай! Эйн, цвей, дрей!
И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала
дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался в комок и, как пантера, махнул
прямо на грудь Бенгальскому, а оттуда перескочил на голову. Урча, пухлыми
лапами кот вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота
сорвал эту голову с полной шеи.
Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один.
Кровь фонтанами из разорванных артерий на шее ударила вверх и залила и манишку
и фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол. В зале
послышались истерические крики женщин. Кот передал голову Фаготу, тот за волосы
поднял ее и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь театр:
– Доктора!
– Ты будешь в дальнейшем молоть всякую чушь? – грозно
спросил Фагот у плачущей головы.
– Не буду больше! – прохрипела голова.
– Ради бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая гам, прозвучал
из ложи женский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо.
– Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросил
Фагот, обращаясь к залу.
– Простить! Простить! – раздались вначале отдельные и
преимущественно женские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими.
– Как прикажете, мессир? – спросил Фагот у замаскированного.
– Ну что же, – задумчиво отозвался тот, – они – люди как
люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из
чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или из золота.
Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца...
обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только
испортил их... – и громко приказал: – Наденьте голову.
Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и
она точно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась.
И главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Кот
лапами обмахнул фрак Бенгальского и пластрон, и с них исчезли следы крови.
Фагот поднял сидящего Бенгальского на ноги, сунул ему в карман фрака пачку
червонцев и выпроводил со сцены со словами:
– Катитесь отсюда! Без вас веселей.
Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрел
только до пожарного поста, и там с ним сделалось худо. Он жалобно вскрикнул:
– Голова моя, голова!
В числе прочих к нему бросился Римский. Конферансье плакал,
ловил в воздухе что-то руками, бормотал:
– Отдайте мою голову! Голову отдайте! Квартиру возьмите,
картины возьмите, только голову отдайте!
Курьер побежал за врачом. Бенгальского пробовали уложить на
диван в уборной, но он стал отбиваться, сделался буен. Пришлось вызывать
карету. Когда несчастного конферансье увезли, Римский побежал обратно на сцену
и увидел, что на ней происходят новые чудеса. Да, кстати, в это ли время или
немножко раньше, но только маг, вместе со своим полинялым креслом, исчез со
сцены, причем надо сказать, что публика совершенно этого не заметила,
увлеченная теми чрезвычайными вещами, которые развернул на сцене Фагот.
А Фагот, спровадив пострадавшего конферансье, объявил
публике так:
– Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем
дамский магазин!
