Причина отчаяния Левия заключалась в той страшной неудаче,
что постигла Иешуа и его, и, кроме того, в той тяжкой ошибке, которую он,
Левий, по его мнению, совершил. Позавчера днем Иешуа и Левий находились в
Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно
понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая
хозяину, а к вечеру собирались идти по холодку в Ершалаим. Но Иешуа почему-то
заспешил, сказал, что у него в городе неотложное дело, и ушел около полудня
один. Вот в этом-то и заключалась первая ошибка Левия Матвея. Зачем, зачем он
отпустил его одного!
Вечером Матвею идти в Ершалаим не пришлось. Какая-то
неожиданная и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его наполнилось
огнем, он стал стучать зубами и поминутно просить пить. Никуда идти он не мог.
Он повалился на попону в сарае огородника и провалялся на ней до рассвета
пятницы, когда болезнь так же неожиданно отпустила Левия, как и напала на него.
Хоть он был еще слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то предчувствием
беды, распростился с хозяином и отправился в Ершалаим. Там он узнал, что предчувствие
его не обмануло. Беда случилась. Левий был в толпе и слышал, как прокуратор
объявил приговор.
Когда осужденных повели на гору, Левий Матвей бежал рядом с
цепью в толпе любопытных, стараясь каким-нибудь образом незаметно дать знать
Иешуа хотя бы уж то, что он, Левий, здесь, с ним, что он не бросил его на
последнем пути и что он молится о том, чтобы смерть Иешуа постигла как можно
скорее. Но Иешуа, смотрящий вдаль, туда, куда его увозили, конечно, Левия не
видал.
И вот, когда процессия прошла около полуверсты по дороге,
Матвея, которого толкали в толпе у самой цепи, осенила простая и гениальная
мысль, и тотчас же, по своей горячности, он осыпал себя проклятиями за то, что
она не пришла ему раньше. Солдаты шли не тесною цепью. Между ними были промежутки.
При большой ловкости и очень точном расчете можно было, согнувшись, проскочить
между двумя легионерами, дорваться до повозки и вскочить на нее. Тогда Иешуа
спасен от мучений.
Одного мгновения достаточно, чтобы ударить Иешуа ножом в
спину, крикнув ему: «Иешуа! Я спасаю тебя и ухожу вместе с тобой! Я, Матвей,
твой верный и единственный ученик!»
А если бы бог благословил еще одним свободным мгновением,
можно было бы успеть заколоться и самому, избежав смерти на столбе. Впрочем,
последнее мало интересовало Левия, бывшего сборщика податей. Ему было
безразлично, как погибать. Он хотел одного, чтобы Иешуа, не сделавший никому в
жизни ни малейшего зла, избежал бы истязаний.
План был очень хорош, но дело заключалось в том, что у Левия
ножа с собою не было. Не было у него и ни одной монеты денег.
В бешенстве на себя, Левий выбрался из толпы и побежал
обратно в город. В горящей его голове прыгала только одна горячечная мысль о
том, как сейчас же, каким угодно способом, достать в городе нож и успеть догнать
процессию.
Он добежал до городских ворот, лавируя в толчее
всасывавшихся в город караванов, и увидел на левой руке у себя раскрытую дверь
лавчонки, где продавали хлеб. Тяжело дыша после бега по раскаленной дороге,
Левий овладел собой, очень степенно вошел в лавчонку, приветствовал хозяйку,
стоявшую за прилавком, попросил ее снять с полки верхний каравай, который
почему-то ему понравился больше других, и, когда та повернулась, молча и быстро
взял с прилавка то, чего лучше и быть не может, – отточенный, как бритва,
длинный хлебный нож, и тотчас кинулся из лавки вон. Через несколько минут он
вновь был на Яффской дороге. Но процессии уже не было видно. Он побежал. По
временам ему приходилось валиться прямо в пыль и лежать неподвижно, чтобы
отдышаться. И так он лежал, поражая проезжающих на мулах и шедших пешком в
Ершалаим людей. Он лежал, слушая, как колотится его сердце не только в груди,
но и в голове и в ушах. Отдышавшись немного, он вскакивал и продолжал бежать,
но все медленнее и медленнее. Когда он наконец увидал пылящую вдали длинную
процессию, она была уже у подножия холма.
– О, бог... – простонал Левий, понимая, что он опаздывает. И
он опоздал.
Когда истек четвертый час казни, мучения Левия достигли
наивысшей степени, и он впал в ярость. Поднявшись с камня, он швырнул на землю
бесполезно, как он теперь думал, украденный нож, раздавил флягу ногою, лишив
себя воды, сбросил с головы кефи, вцепился в свои жидкие волосы и стал
проклинать себя.
Он проклинал себя, выкликая бессмысленные слова, рычал и
плевался, поносил своего отца и мать, породивших на свет глупца.
Видя, что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на
солнцепеке не меняется, он сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознес их к небу, к
солнцу, которое сползало все ниже, удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в
Средиземное море, и потребовал у бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы бог
тотчас же послал Иешуа смерть.
Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без
изменений, за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли.
Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращенных лицами к Ершалаиму. Тогда
Левий закричал:
– Проклинаю тебя, бог!
Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в
несправедливости бога и верить ему более не намерен.
– Ты глух! – рычал Левий, – если б ты не был глухим, ты
услышал бы меня и убил его тут же.
Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет на него с неба
и поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал
выкрикивать язвительные и обидные речи небу. Он кричал о полном своем
разочаровании и о том, что существуют другие боги и религии. Да, другой бог не
допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа, был
сжигаем солнцем на столбе.
– Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий, – ты бог зла!
Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали
что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог.
Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!
