– Видите ли, доктор, у нас случай массового какого-то гипноза...
Так вот, необходимо... – он не докончил фразы, стал давиться словами и вдруг
запел тенором:
Шилка и Нерчинск...
– Дурак! – успела выкрикнуть девица, но не объяснила, кого
ругает, а вместо этого вывела насильственную руладу и сама запела про Шилку и
Нерчинск.
– Держите себя в руках! Перестаньте петь! – обратился доктор
к секретарю.
По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что
угодно, чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог и вместе с хором донес
до слуха прохожих в переулке весть о том, что в дебрях его не тронул
прожорливый зверь и пуля стрелков не догнала!
Лишь только куплет кончился, девица первая получила порцию
валерианки от врача, а затем он побежал за секретарем к другим – поить и их.
– Простите, гражданочка, – вдруг обратился Василий
Степанович к девице, – кот к вам черный не заходил?
– Какой там кот? – в злобе закричала девица, – осел у нас в
филиале сидит, осел! – и, прибавив к этому: – Пусть слышит! Я все расскажу, –
действительно рассказала о том, что случилось.
Оказалось, что заведующий городским филиалом, «вконец
разваливши облегченные развлечения» (по словам девицы), страдал манией
организации всякого рода кружков.
– Очки втирал начальству! – орала девица.
В течение года заведующий успел организовать кружок по
изучению Лермонтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и кружок верховой езды. К
лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и кружка альпинистов.
И вот сегодня, в обеденный перерыв, входит он, заведующий...
– И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала
девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом
пенсне и... рожа совершенно невозможная!
И тут же, по рассказу девицы, отрекомендовал его всем
обедавшим в столовой филиала как видного специалиста по организации хоровых
кружков.
Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же
призвал всех к бодрости, а специалист и пошутил, и поострил, и клятвенно
заверил, что времени пение берет самую малость, а пользы от этого пения, между
прочим, целый вагон.
Ну, конечно, как сообщила девица, первыми выскочили Фанов и
Косарчук, известнейшие филиальские подхалимы, и объявили, что записываются. Тут
остальные служащие убедились, что пения не миновать, пришлось записываться и им
в кружок. Петь решили в обеденном перерыве, так как все остальное время было
занято Лермонтовым и шашками. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у
него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Клетчатый
специалист-хормейстер проорал:
– До-ми-соль-до! – вытащил наиболее застенчивых из-за
шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у него
абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стучал
камертоном по пальцам, умоляя грянуть «Славное море».
Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал
свое дело. Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: «Я на минутку» –
и... изчез. Думали, что он действительно вернется через минутку. Но прошло и
десять минут, а его нету. Радость охватила филиальцев – сбежал.
И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел
за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был
довольно приятный высокий тенор. Спели. Регента нету! Двинулись по своим
местам, но не успели сесть, как, против своего желания, запели. Остановить, –
но не тут-то было. Помолчат минуты три и опять грянут. Помолчат – грянут! Тут
сообразили, что беда. Заведующий заперся у себя в кабинете от сраму.
Тут девицын рассказ прервался. Ничего валерианка не помогла.
Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три
грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим.
Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в
переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи,
раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик
подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам,
бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это
экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на
экскурсию, а в клинику профессора Стравинского.
Через полчаса совсем потерявший голову бухгалтер добрался до
финзрелищного сектора, надеясь наконец избавиться от казенных денег. Уже ученый
опытом, он прежде всего осторожно заглянул в продолговатый зал, где за матовыми
стеклами с золотыми надписями сидели служащие. Никаких признаков тревоги или
безобразия бухгалтер здесь не обнаружил. Было тихо, как и полагается в
приличном учреждении.
Василий Степанович всунул голову в то окошечко, над которым
было написано: «Прием сумм», – поздоровался с каким-то незнакомым ему служащим
и вежливо попросил приходный ордерок.
– А вам зачем? – спросил служащий в окошечке.
Бухгалтер изумился.
– Хочу сдать сумму. Я из Варьете.
– Одну минутку, – ответил служащий и мгновенно закрыл сеткой
дыру в стекле.
«Странно!» – подумал бухгалтер. Изумление его было
совершенно естественно. Впервые в жизни он встретился с таким обстоятельством.
Всем известно, как трудно получить деньги; к этому всегда могут найтись
препятствия. Но в тридцатилетней практике бухгалтера не было случая, чтобы
кто-нибудь, будь то юридическое или частное лицо, затруднялся бы принять
деньги.
Но наконец сеточка отодвинулась, и бухгалтер опять прильнул
к окошечку.
– А у вас много ли? – спросил служащий.
– Двадцать одна тысяча семьсот одиннадцать рублей.
– Ого! – почему-то иронически ответил служащий и протянул
бухгалтеру зеленый листок.
Хорошо зная форму, бухгалтер мигом заполнил его и начал
развязывать веревочку на пакете. Когда он распаковал свой груз, в глазах у него
зарябило, он что-то промычал болезненно.
Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были
пачки канадских долларов, английских фунтов, голландских гульденов, латвийских
лат, эстонских крон...
– Вот он, один из этих штукарей из Варьете, – послышался
грозный голос над онемевшим бухгалтером. И тут же Василия Степановича
арестовали.
