Полька обнимает колени руками и начинает беззвучно лить слезы. Мне так жалко ее, что хочется пустить к себе переночевать. Я бы это и сделал, не побоявшись ревности Джанко, но теперь в моей комнате уже есть женщина, которой я вынужден уделить толику внимания. Однако, когда я наклоняюсь спросить, все ли хорошо, и не нуждается ли Светлана в чем-либо, ее руки обвивают мою шею. Неужели эти руки символизируют обыкновенный житейский хомут? Я чувствую, что толика моего внимания грозит перерасти если не в центнер, то, по крайней мере, в пуд… Однако этому в тот момент не суждено было сбыться. Потому что, когда совсем стемнело и Коста вышел справить нужду, полька проскользнула в свою бывшую комнату. Коста зашел в комнату, зарычал, как зверь, началась возня и отчаянные крики польки. Светлана откинулась на подушку и сказала:
– Я не могу, иди успокой их…
Пока я дошел до комнаты Порубовича, он неожиданно быстро стих. Это для нас было великой тайной, каким образом Эльжбета усмирила дикого зверя Косту Порубовича. Ведь он ни разу не ходил к девкам.
Мое возвращение в комнату обрадовало Светлану. В ней проснулся обычный журналистский зуд, и она начинает выспрашивать все о наемниках. Ее интересует мельчайшие детали, вплоть до того, есть ли у нас выходные, и где мы обычно проводим свободное время. Я не даю ей спрашивать, мои губы закрывают ей рот.
Последующие дни прошли монотонно, один за другим, в ухаживаниях за Светланой, отдыхе, а потом и в тяжелом ратном труде. Трудность заключалась в том, что нам далеко ходить «на работу».
Светлана собирается идти на пост к боснийцам. Она думает разыскать свои документы, которые остались в машине. Ну и баба, простите.
Но к концу недели произошли не совсем приятные события. Как я и предполагал, боснийские снайперы проникли на наши старые позиции и, несмотря на то, что у них не очень-то и выгодный обзор, убили нескольких сербов, проходивших по дороге к мосту.
Андрия Зеренкович хмур и зол. Он получил нагоняй от командования. Наши действия неэффективны. Нас должны заботить не только уничтожение противника, но и охрана подконтрольной территории. После небольшого разноса от Зеренковича мы спланировали устроить на старых позициях засады. На задание пойдут все. Мы с Федором предлагаем устроить засаду и в ущелье.
– Ваше дело, – говорит Андрия, – вы туда ходите, там и устраивайте.
Для усиления группы нам придают Косту Порубовича. Он вооружен автоматом и гранатами. Чтобы поднять Косту утром, поскольку нам надо вставать часа в три ночи, я осторожно скребусь в дверь его комнатушки. Дверь отпирают. Я шепчу в темноту:
– Коста?
Коста спит, как ребенок, свернувшись калачиком, а в дверях стоит нагая Эльжбета. От нее в ночной прохладе струится тепло и запах любви.
– Разбуди Косту, нам надо идти.
– Не говори Джанко ничего, он убьет меня.
– Не убьет.
– Ты все равно не говори.
– Не буду.
– Так ты ничего не скажешь?
– Отвяжись…
И вот мы всей группой бредем к сербским позициям беспорядочной толпой, а потом я, Федор и Коста сворачиваем к ущелью. Царит абсолютная темень. Нам еще идти и идти.
Засаду мы устраиваем глубоко в ущелье, почти на выходе. Светает. Мой расчет верен. На минном поле возникают, словно призраки, вооруженные люди, и их достаточно много. Два, три, пять человек… Предстоит неравный бой. Мы в выигрышной ситуации только до первого залпа, поэтому первый залп будет определяющим.
– Сейчас вы захлебнетесь собственной кровью! – страстно шепчет Порубович.
По условному сигналу открываем огонь на поражение. Боснийские солдаты падают, как подкошенные.
– Получите! Получите! – орет Коста Порубович.
Возможность маневра у противника ограниченная из-за заминированной местности. Но боснийцы отлично экипированы и по рации вызывают минометный огонь по ущелью. Первые мины недолетают и взрываются в лесу на горе. Потом следует перелет. И, наконец, классическая вилка – мины летят прямо нам на головы. Ущелье заполняется грохотом взрывов. Если так будет продолжаться, от нас останутся ошметки мяса.
Мы вынуждены отходить, пуская очереди по противнику, чтобы прижать его к земле. Отходим поочередно, прикрывая огнем друг друга.
Неожиданно Коста смотрит вверх, орет и стреляет вверх. Прямо с отвесной стены на него падает человек. Потом вскакивает на ноги и пускает очередь в Косту. Порубович успевает укрыться за камнем. Я вскидываю автомат и стреляю по врагу. В этот момент между нами взрывается мина и обдает меня тысячей мелких каменных осколков. Все мое лицо иссечено в кровь. Я ослеплен. Слышу крики Федора, автоматную пальбу. Пока я протираю глаза и зрение возвращается ко мне, завязывается рукопашная схватка. Порубович сражается с внезапным противником. В это время снова взрывается мина, еще одна, взрывы следуют один за другим, и ущелье заволакивает пылью и дымом. Федор подбегает ко мне и кричит прямо в ухо, что пора уходить. У нас нет выбора. И мы уходим. Из дыма и пыли показывается силуэт Косты Порубовича. Он жив! Коста торжественно несет в руках узкий длинный нож, показывает его мне и говорит: – Это был Джелалия!
На ноже я опять вижу загадочную надпись – «bors». Федор тупо смотрит на нож, читает надпись, и на лице его не шевелится ни единый мускул.
Мы возвращаемся в лагерь, на постоялый двор, запыленные, в крови. Девушки, в том числе и Светлана, встречают нас, как жены после работы встречают мужей. Помогают снять оружие, раздеться.
В моей комнатушке наведен порядок. Мне это не нравится. Теперь я не знаю, где что лежит. Зато на столике стоит бутылка ракии и живописно разложена еда.
– Я познакомилась с Эльжбетой, она мне о себе все рассказала… – как бы оправдывается Светлана. После последней ночи она выглядит таинственной, загадочной. Если и пытается что-то сделать, то все у нее валится из рук. Она разбила мое зеркальце, смотрясь в которое, я брился. Девушка непрерывно лезет целоваться. Если она влюбится, то будет еще хуже.
…Вечером появляется Джанко. Он возбужден, исцарапан, но у него куча денег, и он сполна расплачивается с Эльжбетой. Полька ликует, ей наплевать, почему за время своего отсутствия Джанко стал подозрительно богатым, полька теперь ни на минуту не покидает его. Я рад за Джанко, но думаю, что будет потом, когда деньги у него все же кончатся. Джанко поселяется в свою прежнюю комнату, и полька теперь не вылазит от него, лежит у него под одеялом все время голая. Джанко приносит ей еду и ракию.
Федор Чегодаев приходит ко мне с бутылкой водки, настоящей, русской.
– Где взял? – спрашиваю.
– Места знать надо, – улыбаясь, отвечает Федор и достает еще бутылку сливовой водки, кусок отличного сыра. Начинает в который раз рассказывать о Москве, о Беркутове, теперь уже не боясь, что Светлана может эти сведения использовать в своих публикациях. Светлана еще долго не сможет ничего опубликовать.
