Я плеснула в лицо холодной воды и обреченно кивнула:
— Ладно.
* * *
Петра Сергеевича разыскали под утро. Он приехал, когда
операция уже закончилась. Похвалил меня с добродушной усмешкой и сказал:
— Значит, подарок из леса? Крестник то есть? Что же,
если выживет, по гроб тебе обязан будет.
— Отчего ж не выживет? — обиделась я.
— Как сказал один остроумный мужчина о нашем брате:
режут-то они хорошо, а вот выхаживать не умеют.
— Вы уедете? — спросила я.
— Уеду, Мариночка. Все, что возможно, ты уже сделала, а
выходной — это свято. Особенно летом. Чего хмуришься? Ты ж не новичок, знать
должна, что хирурги — жуткие циники. Привыкаешь, знаешь ли, когда каждый день с
ножом на человека. А тебе немедленно спать. Такой красивой женщине круги под
глазами строго противопоказаны.
— За красивую спасибо, а домой чуток подожду. Сами
говорите: он мне вроде крестника.
Петр Сергеевич ушел, зато появилась Наташка, с бутербродами
и термосом.
— Кишки от голодухи сводит, — пожаловалась
она. — Выпей чаю…
— Не хочу.
— И я не хочу. А надо. Давай-ка, милая, ширнемся, как
изысканно выражался мой бывший друг, ныне благородный отец семейства.
Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, а
потом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство
начнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.
— Что бы я без тебя делала, — туманно начала она,
а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.
— То же самое, что и со мной, — с некоторой
суровостью ответила я.
— Никудышный я врач. Трусливая… Надо было идти в
ветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим…
— Это точно, — согласилась я. — Давай чай
пить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.
— Как я не люблю дежурить одна, — вздохнула
Наташка, — прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою смену
что-нибудь случается… Ты заметила? Всегда… Быстрее бы лето кончилось…
— Чем тебе лето не угодило? — удивилась я.
— Так ведь отпуска… Смены черт-те какие, и ночами одна…
— Ладно жаловаться. — Я отодвинула чашку и,
помолчав, спросила:
— Как думаешь, выживет?
— Выживет, — кивнула Наташка. — У меня глаз
наметанный, кандидатов вижу сразу… Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву… Я
его одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где-то
в лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?
— Жажда жизни, — вздохнула я.
— Чего? — не поняла Наташка.
— Рассказ есть у Джека Лондона.
— А-а-а. Вот что, ты больше через лес ездить не моги.
Видишь, какие дела вокруг творятся? Хуже всего на свете оказаться в неудачном
месте в неудачное время. Те, что в него шесть пуль выпустили, явно не
жадничали, могли и тебе отвесить на всю катушку. Улавливаешь, на что я намекаю?
— Еще бы, — кивнула я. — Только ведь и я не
совсем дура, заслышав автоматную очередь, в лес бы не сунулась.
— А почему автоматную? — удивилась Наташка.
Я вздохнула и поинтересовалась:
— Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?
Наташка стала злиться:
— Интересно, почему это… Объясни.
— Не хочу, — отрезала я. — Не из вредности, а
из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.
С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив
пакет с загубленным костюмом.
На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.
— Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.
— Спасибо, благодетель, — обрадовалась я, как
оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось
медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.
Домой я попала ближе к обеду, Спать уже не хотелось, в
голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон,
поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника
бутылку пива.
Синатра — лучший в мире певец, у меня лучшая в мире
профессия, а этот мир — лучший из возможных.
В конце концов я все-таки уснула.
* * *
Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня
удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка,
летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на
жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу,
испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник».
Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все
равно спешила.
Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама
неопределенного возраста с золотыми руками.
— Операцию ты делала? — улыбнулась она. —
Молодец.
— Как он?
— В норме.
— Выживет?
— Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий.
Пойдешь к нему?
— Конечно.
Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно
меня окликнула:
— Мариночка…
— Да? — оглянулась я.
— Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь
случается?
— Ну, это просто, — обрадовалась я. —
Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь — сплошное свинство.
— Везет, — кивнула Елена Кирилловна и отправилась
в ординаторскую.
— Марина Сергеевна, — от поста шла Ася, наша
медсестра, мы часто дежурили вместе. — У меня в столе часы и перстень
вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай Бог…
— Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?
— Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом
больные шныряют, прямо хоть на себе носи…
— Что ж, ему они пока без надобности…
