Впрочем, как бы я ни хорохорилась, но с той самой ночи,
когда на лесной дороге я обнаружила мужчину с наколкой «Юра» на руке, в душе
моей поселилось смутное беспокойство.
* * *
Прогноз Брата не оправдался: милиция к нашему пациенту
отнеслась с прохладцей. Жив ли, нет ли — пока не ясно, показаний дать не может,
а то, что в городе стреляют и нет-нет да и убьют кого, давно уже не редкость.
Задали обычные вопросы и уехали.
Тот, кого звали Юра, пришел в себя в мою смену. Я как раз
была рядом. Он открыл глаза, мутные и поначалу бессмысленные, прищурился,
пытаясь сфокусировать зрение, и очень отчетливо спросил:
— Где я?
Голос низкий, хриплый, что неудивительно. Я склонилась к
нему, чтобы он мог меня видеть, и заговорила спокойно и ласково, с той особой
интонацией, которая появляется сама собой в разговоре с больным или ребенком.
— Вы в областной больнице, вам сделали операцию, ваша
жизнь вне опасности.
— Вы кто? — спросил он с явным беспокойством.
— Я врач. Самое страшное для вас позади…
— Кто… — прохрипел он, тяжело вздохнул и с трудом
закончил:
— Кто привез меня сюда?
— Я и привезла.
В этот момент я и сама забеспокоилась, с ним начало
твориться неладное, он дернулся и вроде бы хотел встать. Я удержала его,
сообщив скороговоркой:
— Вас нашла я, на лесной дороге, тут неподалеку, и
привезла сюда. Вам не о чем тревожиться, все просто отлично, мы вас быстро
поставим на ноги…
Он меня не слушал, вновь попытался вскочить, пришлось звать
на помощь Брата. Не для того я тащила этого Юру и ночь напролет его штопала,
чтобы он вот так, ни с того ни с сего, взял да и умер у меня на руках.
Проваливаюсь в беспамятство, он успел схватить мою руку, и
прохрипел:
— Мне нельзя здесь… нельзя!
«И как мне это понимать? — думала я, возвращаясь в
ординаторскую. — Что значит „нельзя здесь“? А где тогда можно? В какой-то
другой больнице, где у него есть знакомый специалист и где, как он верит, все
для него сделают?»
Эта мысль мне и самой не понравилась, я решила все с кем-то
обсудить. Брат вошел за мной следом. Наташка раскладывала на столе пироги с
ливером и сыр, кофеварка призывно фыркала, а я терзалась?
— Слышал, что он мне сказал? — обратилась я к
Брату.
— Ну… — вяло ответил он.
— Что «ну», слышал или нет?
— Слышал.
— И что думаешь?
— Ничего.
— Как это «ничего»?
— Ты, Маринка, иногда такая зануда, просто беда.
Человек имеет право думать или не думать. Я не думаю.
— А что за спор? — заинтересовалась Наташка.
— Тот, из первой палаты, сказал: «Мне нельзя здесь» — и
повторил — «Нельзя». Что думаешь?
— Я? — вытаращила глаза Наташка:
— Что тут думать? Бредит человек. Может, дома газ не
выключил и душой туда стремится, у нас задерживаться не желает…
— Глупость какая, — начала свирепеть я.
— Отчего сразу «глупость», — обиделась
Наташка. — Бог знает, что ему в бреду привиделось.
— Вот-вот, — влез Брат. — Давайте не будем
голову ломать. Наше дело мужичка на ноги поставить, а не загадки разгадывать.
— Он боится, — твердо заявила я. — Ты и же
видел, что с ним стало твориться, как только он понял, где находится. Человек
приходит в себя и первое, что говорит: «Мне здесь нельзя». 3аметь, не просит
жене сообщить, или…
— Для мужичка кто-то не пожалел автоматной очереди…
Лично я ничего знать не желаю. И другим не советую. Бредит себе человек, и
пусть бредит.
— А может, у него с милицией нелады? Может, в розыске?
— Так ведь был милиционер.
— И что он увидел?
Мы переглянулись, и Брат заявил:
— Давайте без бурной деятельности.
— Ладно, — согласилась я. — Это дело милиции.
Пусть они с ним разбираются. Мы свое дело сделали.
— Слава тебе Господи, — вздохнул Брат. — На
рожон не лезем.
— Наташа, узнай, не справлялся ли кто о нем…
Наташка потянулась к телефону, а я пошла в двенадцатую
палату, взглянуть на послеоперационного больного.
Когда я вернулась, Наталья все еще сидела за столом и
названивала по телефону.
— Никто твоим дядькой не интересуется, — заявила
она. — Я менту позвонила, что сюда приходил. Говорю, надо бы родственников
отыскать. А он: «Вот сами и ищите, раз ваш дядька без документов. Может, он
приезжий или одинокий». Тут я сострить решила и говорю: «А может, он у вас в
розыске?»
— И он к нам бросился? — догадалась я.
— Как же, жди. Говорит, а хоть бы и в розыске, далеко
все равно не убежит.
— Оптимист, — усмехнулась я. — Могу ему
такого порассказать…
— Никто твоего дядьку не ищет, — сказала
Наташка. — А Вовка прав, не стоит нам лезть не в свое дело. Он мудрую
мысль родил: а ну как им заинтересуются те самые типы, что его не дострелили? И
сюда заявятся. Не знаю, как ты, а у меня ни малейшего желания присутствовать
при их свидании.
Я села в кресло, разглядывая стену напротив.
— Чего как неживая? — вздохнула Наташка.
— Пытаюсь сообразить. Куда ж нам его теперь?
— Ты что, спятила? — вытаращила она глаза.
— Еще нет. Но откровенно тебе скажу: не для того я его
из кусков сшивала, чтобы какой-то придурок взял его и убил.
— Ладно пугать-то… Это ж просто Вовкины домыслы, ты
знаешь, он к концу смены на многое способен.
— Домыслы или нет, а ты баба глазастая, так что по
сторонам поглядывай и к разговорам прислушивайся.
— Заметано. Бдительность и еще раз бдительность.
Довольна?
— Не очень. Маетно мне.
— Это оттого, что ты голову себе разной чепухой
забиваешь. Человек бредит, и только… — Наташка помолчала и добавила виновато:
— Правда, перед этим его пытались убить.
* * *
Под утро прибежала Ася.
