И Дженни Свон вошла в палату с улыбкой, чтобы мальчик сразу увидел в ней друга и не волновался.
Дверь закрылась, и Анни осталась одна. Ждать.
Пока Марина пыталась разговорить мальчика, Анни чувствовала себя не в своей тарелке. Ее учили, как работать с детьми, перенесшими стресс: это входило в ее обязанности как агента сыскной полиции. Но этот мальчик представлял собой чрезвычайно тяжелый случай. Он словно источал какое-то химическое средство для отпугивания лично ее.
Ни один из проверенных трюков не сработал. Она не могла найти общего языка с этим ребенком. Не за что было зацепиться.
Она ничем не могла его увлечь, он словно принадлежал к иному племени. Или даже расе. Или вообще виду.
Он навевал на нее жуть. Стыдно в этом признаваться, но так оно и было.
Анни знала, как обычно ведут себя дети, которых взрослые подвергали насилию. Ей часто приходилось иметь с ними дело. Это не были кроткие агнцы, которых все видят на страницах желтой прессы; нет, это были разбитые, изувеченные люди, и ущерб, нанесенный их психике, зачастую бывал непоправим. Некоторым, конечно, удавалось помочь, но большинство продолжало свой путь по проторенной дорожке: из дома родителей, исчадий ада, в колонию для несовершеннолетних, а оттуда уже в настоящую тюрьму. И на каждом этапе их преступления становились все безжалостнее, давая выход злости и раздражению, которые копились в них годами. Все они мстили за то, что им пришлось пережить.
Но этот мальчик… С ним ситуация была другая. Насколько она поняла, он не был похож на остальных детей, ставших жертвами насилия.
Дверь отворилась, и из палаты вышла Дженни Свон.
— Как он? — спросила, встав со стула, Анни.
Выражение лица психолога не сулило ничего хорошего.
— Не очень… Он уже немного успокоился и даже пытается как-то общаться. Думаю, ваша коллега помогла ему открыться.
— Он вам что-нибудь сказал? Что-нибудь существенное?
Вопрос этот явно ее огорчил: конфликт интересов представал во всей красе.
— Я… Рано еще делать выводы. Думаю, пока что ничего «существенного» он не сказал.
— Он сегодня говорил о своей матери.
— Да, он снова о ней вспоминал. Он переживает за нее.
— А он никак не описывал ее? Не говорил, где она может быть?
— В саду, говорит. Она в саду.
Анни кивнула. Марина добилась ровно того же.
— Спасибо вам, Дженни.
Анни глянула на часы. Скоро уже должен прийти ее сменщик на ночь.
— И еще кое-что, чуть не забыла.
Она замерла.
— Не знаю, где этого мальчика держали, но несомненно, что он долгое время пробыл в изоляции. И мне не нужно ждать результатов экспертизы, чтобы сказать: его заставляли делать то, чего он делать не хотел.
— Например?
Дженни тяжело вздохнула.
— Я бы… Я бы не хотела строить домыслы. Но его принуждали к чему-то ужасному. Принуждали не раз и не два. И еще одно.
— Да?
— Где бы их с матерью ни держали, они были не единственными пленниками.
— О господи… — пробормотала, нахмурившись, Анни.
— Вот-вот, о господи…
ГЛАВА 34
Балхунас уселся за свой рабочий стол. Стены кабинета, равно как и приемной, были увешаны снимками строящихся зданий, сертификатами в рамках, дипломами и почетными грамотами. Над шкафом крепилась специальная полочка для наград — целого ряда статуэток, а над ними на фотографиях Балхунас пожимал руки политикам и знаменитостям. Выглядели все одинаково: он — лучится от радости, они — смущены, огорошены, ослеплены вспышкой.
Балхунас поерзал на месте. Он никак не мог усесться удобно и продолжал вертеться в кресле, поскрипывая кожей. Борясь с неловкостью, он брал случайные предметы со стола, крутил их в руках, клал обратно, поправлял манжеты своей рубашки. Микки не оставалось ничего иного, кроме как сидеть и ждать.
— Я, к сожалению, не смогу уделить вам много времени, детектив… Простите, как вас зовут?
— Детектив-сержант Филипс. Ничего страшного, мистер Балхунас, я вас не задержу. У меня всего пара вопросов.
— Слушаю вас внимательно. — Дрожащие губы, усталый голос.
— Вы уже слышали о необычной находке в доме у подножья Ист-Хилла? На том самом участке, который вы собирались застроить.
Балхунас вздохнул и снова заерзал.
— Да-да, слышал. Просто кошмар.
Глаза его метнулись к фотографии, на которой он пожимал руку Борису Джонсону. Радостной эта встреча, судя по всему, была лишь для одного участника.
— Я просто хотел узнать, кому принадлежит эта земля. Вам?
— Нет, не нам. Мы всего лишь подрядчики, наше дело маленькое — строить. Иногда мы покупаем землю, но не в этом случае.
— Так чья же она?
— Я… Я не знаю.
— Не знаете?
— Нет. — Он даже потряс головой, чтобы подчеркнуть свое полное неведение.
Микки недоверчиво нахмурился.
— И часто вы строите дома, не зная, кому принадлежит земля?
— Нет… — Опять вертится, опять ерзает.
— И как вы это объясните в таком случае?
— Я… Послушайте. Вы знаете о земельном кадастре? Лучше там поискать.
— Потому что вы не знаете, да?
— Я могу сам для вас проверить, но на это уйдет много времени.
— Мистер Балхунас, вы ведь ничего от меня не скрываете? Потому что я могу расценить это как попытку воспрепятствовать отправлению правосудия.
Лицо Балхунаса вспыхнуло гневом, кровь прилила к щекам, руки сжались в кулаки.
— Кто ваш непосредственный начальник, сержант? — Голос его вдруг стал тверже, решительнее.
Микки ответил ему не сразу. «Что ж, — подумал он, — этого и следовало ожидать». Всякий раз, когда он допрашивал облеченных властью или просто состоятельных людей, в какой-то момент обязательно звучала эта фраза. Но только тогда, когда они пытались что-то скрыть. Когда они чего-то стыдились.
Или боялись, что что-то выйдет из-под контроля.
— Я так понимаю, вы отказываетесь отвечать на мой вопрос.
— А вы — на мой? У меня есть друзья в полиции, сержант. Друзья на высоких должностях. Большие шишки.
Он указал на фотографии на стенах — вот только, к сожалению, угодил в снимок актера Филипа Гленистера, игравшего полицейского в сериале.
Микки хотел было упомянуть Фила, которого и считал своим непосредственным начальником, но прикинул, что его ранг не произведет должного впечатления. И назвал другое имя:
