— Это чушь, мам, и ты это знаешь, — говорит он. — Не моя вина, что Лили уехала. Она не слышала, чтобы я поливал ее грязью. Кроме того, реальная причина того, что ты не прибежала увидеться с ней на Рождество или в другой день, если это имеет значение, в том, что она тебя бесит. Разве не так? После того путешествия на лодке летом ты почти полностью забыла о ней. Именно ты не умеешь с ней обращаться, так же, как ты не умела управляться со мной и с Робби. — Он останавливается, чтобы стереть со щеки каплю мыльной воды. — И что ты тогда сделала? — продолжает он. — Ты избавилась от одного из нас. Именно так ты решила проблему. И прекрати мыть посуду, ради бога! У нас есть посудомоечная машина, Bosch, она моет посуду гораздо лучше, чем ты.
— Не пори ерунды, — говорит его мать и оборачивается, чтобы посмотреть ему в глаза, и у нее мыльные влажные руки, и на этом светлом, обтягивающем джемпере остались большие мокрые пятна. — Это просто неправда. Это не имеет никакого отношения к тебе и к Робби. Так хотел твой отец, а я по глупости его послушалась. Он так сильно давил на меня, что у меня не было сил противостоять. К тому же этот продажный адвокат, он пришел с предложением, что если твой отец забирает Робби, то мне остается дом и значительная денежная сумма, которая явно предназначалась на твое содержание. Так что боюсь, Марк, что в конце концов я сдалась. В тот момент я могла думать только об этом — что по крайней мере я смогу нормально позаботиться хотя бы об одном из вас. Но не думай, что я не сожалею об этом. Не думай, что я не сожалею об этом каждый божий день.
Марк редко видел, как плачет его мать. Она плакала, когда он сказал ей, что Ким исчезла вместе с Лили, а до этого, вспоминает он, она, кажется, плакала, когда ругала его за то, что он поджег ее спальню, много лет назад. Однако сейчас она вытирает слезы с глаз своими мокрыми руками — своими скорченными, искореженными артритом руками, которых она так стыдится — и от этого ее щеки начинают сверкать мыльными пузырьками. Пару секунд он размышляет о том, что, может, надо подойти к ней и обнять ее, сжать, а затем он вспоминает Лоуренса, что из-за Лоуренса его мама внезапно бросила все, что этот придурковатый седоволосый человек быстро стал самой важной частью ее жизни, и не двигается с места.
— Ты никогда не должен отпускать своих детей, — говорит она, шмыгая, утирая лицо рукавом свитера. — Никогда нельзя отпускать их от себя надолго. Это слишком большая драгоценность.
— Ага, правильно, — говорит он.
— Ты знаешь, что я думаю? — говорит она. — Я думаю, что тебе надо поехать и повидаться с Лили, если тебе известно, где она. Доставь ей радость. Дети могут быть очень гордыми. Слишком гордыми.
— Я не хочу идти у нее на поводу, — говорит он. — Я не сделал ничего плохого. И в любом случае, если я правильно понял, поездка туда обернется сущим кошмаром. Если верить Ким, чтобы попасть на встречу, придется пройти через все эти официальные процедуры.
— А ведь ты сказал, что ее не держат взаперти, — ехидно говорит она.
— Да, но это не значит, что все будет легко, — огрызается Марк.
— Ким, вероятно, пытается отделаться от тебя, зная, как ты ведешь себя в таких ситуациях, — говорит она. — Будь мужчиной, Марк. И смотри, не упусти этот шанс. Ты не можешь позволить себе потерять ее снова. Поверь мне.
Глава 4
Выйди он из дому на пару секунд раньше, он уверен, что ему все сошло бы с рук, он уверен, что его мама, и Лоуренс, и полиция свалили бы это на неудачное ограбление или просто на злонамеренный поджог. Есть дети, которым важнее разгромить чужой дом, чужую спальню — разбросав самые что ни на есть личные вещи владельца, искромсав на жалкие куски модное женское нижнее белье, — нежели украсть нечто действительно стоящее. Скучающие дети среднего класса, живущие в районе Марка, он с ними пересекался. Вероятно, по дороге из школы домой. Но это определенно не те дети, с которыми он шатался. Никто из его близких знакомых.
Так что он спокойно вышел из дома, около половины третьего дня, разбив кастрюлей кухонное окно (чтобы выглядело так, как будто кто-то разбил его), оставив входную дверь приоткрытой — и дым начинал просачиваться на первый этаж и в прихожую. А он отправился к автобусной остановке на главной дороге, почти пересек площадку. Хотя он и не хотел привлекать к себе внимание, он и не особенно старался быть незаметным, уж точно не прятался за заборами и не убегал соседскими задними садами. Он просто шел по тротуару, склонив голову, но тем не менее умудряясь осторожно обходить канализационные люки, думая, что если он случайно наступит на какой-нибудь, то будет пойман на поджоге.
Его мама заметила его в тот момент, когда она возвращалась из Safeway, она увидела его уже почти на краю площадки. Она замедлила шаг, хотя он не поднял глаз и не помахал ей, убеждая себя, что она не заметила или не узнала его, потому что в тот момент ему все равно следовало быть в школе, и продолжил свой путь через дорогу к автобусной остановке, где он сел на желтую Норра, направляющуюся в город, с внезапным намерением никогда не возвращаться домой.
Но она успела вызвать пожарную бригаду, и потом он узнал, что они появились на поле действия весьма скоро, и потому сгорела только спальня и отчасти лестница. Но он все же считал, что его мама и Лоуренс отреагировали на это так, как будто дотла выгорел целый дом.
Когда в тот же вечер, очень поздно, он вернулся домой — пока он слонялся по городу с ничтожной суммой денег (ювелиры не взяли те самые часы, потому что Марк не захватил с собой коробочку с гарантией, так что он выбросил их в реку, не желая, чтобы его поймали с поличным) и без сменной одежды, он понял, что если не вернется, то он определенно будет выглядеть виновным во всем этом происшествии — то застал их за погрузкой вещей, готовых к отъезду, и его мать бесконтрольно дрожала и едва могла говорить.
Он сказал, что после занятий в школе он был у друзей, и попытался изобразить изумление, увидев следы пожара, и этот ущерб был ничтожно мал по сравнению с тем, что он себе вообразил. Фактически он подумал, что ему удалось сжечь лишь жалкую часть этого всего, что лучше бы он заодно поджег и другие комнаты.
Конечно, они его подозревали, не только потому, что его мама явно видела, что он уходил от дома незадолго до ее прибытия, до того, как она обнаружила пожар, но потому что полиция сказала, что кто бы ни разбил кухонное стекло, это не было попыткой взлома, потому что стекло было разбито изнутри.
Когда его мать в первый раз обвинила его, стоя в прихожей, так, чтобы не слышали соседи, которые слонялись вокруг по участку, Марк вначале отрицал свою причастность к этому происшествию, но услышав этот тон, этот суровый, серьезный тон, услышав, как она поспешно продолжила говорить о том, что все ее доверие к нему отныне разрушено и что она всегда искренне блюла только его интересы, что она всегда прилагала усилия, чтобы быть хорошей, любящей матерью, жертвовала своими желаниями и нуждами ради него, он сказал нечто вроде «Да, как бы не так, что-то я этого не заметил. Я хотел бы, чтобы это все сгорело. Я хотел бы, чтобы ты тоже исчезла. Я тебя ненавижу. И эту ебаную жизнь». И тогда она начала плакать. И сверкающие капли обиды стекали по ее лицу.
