— Извини, — говорит он. — Ты ведь знаешь, какой стресс я пережил за последние несколько месяцев, с этой ситуацией с работой, и полиция разнюхивает насчет Даррена, и плюс вся эта продолжающаяся свистопляска с Лили, конечно же. Скажи мне, Николь, пожалуйста. Давай, милая. Я не могу догадаться. Даже понятия не имею. Прости, любимая.
И тут до него доходит. Тут он понимает, что собиралась сказать ему Николь, стоя там со своими набухшими сиськами и длинными, взъерошенными волосами, такая бесстыдная, возбужденная и гордая, женщина до последней клеточки, которую он в первый раз в жизни встретил в очереди в KFC на Принс Уэльс-роуд — с ней была пара подружек, и хотя он пришел туда один, он сделал так, чтобы она его заметила, и в конце концов заговорил с ней, спросил, не будет ли она против разделить с ним специальный заказ со скидкой, чтобы были только они вдвоем. Он не может признаться себе, что оказался настолько толстокожим, таким, черт побери, бесчувственным. Что он никогда не видит того, что находится прямо перед глазами.
— Ты беременна, — говорит он, улыбаясь. — Ты, черт побери, беременна. Угадал?
— Нет, Марк, — говорит она, смеясь. — Не будь дурачком. Надеюсь, ты действительно не думаешь, что я рассматриваю возможность завести второго ребенка с тобой сейчас, когда ты в такой ситуации?
— Ты говорила об этом не так давно, на Рождество, — говорит он. Конечно, он не забыл, как Николь говорила: «А что, если нам завести еще одного ребенка?» — а еще она хотела сделать это au naturel — он наконец понял, что это значило. — В тот раз ты хотела именно этого.
— Да ладно, — говорит она. — Это было только потому, что я нажралась или, скорее, потому что меня доконала Лили, захапав у нас столько пространства. Я имею в виду, я скорее бы завела ребенка, чем позволила бы ей здесь околачиваться всю оставшуюся жизнь. Вероятно, я подумала, что если мы заведем ребенка, это приведет тебя в чувство и ты перестанешь носиться за этим подростком, эта девчонка только и хочет, что всеми пользоваться, манипулировать и все портить, ты ни на дюйм не можешь ей доверять. Окей, я согласна, что у нее проблемы, что у нее серьезные проблемы и что ей нужна помощь, но должен же быть из этого выход, нельзя же приносить все этому в жертву? Марк, а может, я подумала, что тебе пора расставить приоритеты и лучше вспомнить обо мне, и о Джемме, и о нашем доме? О том, что у нас всегда был дом и порядок, и все было нормально, не правда ли?
— Что ты можешь знать о приоритетах? — говорит он. — Кто чаще всего забирает Джемму из школы и кормит ее обедом? Кто следит за тем, как она делает домашнее задание? И кто теперь всегда убирает дом, пылесосит, и раскладывает все по местам, и моет, оттирая раковину с Gif? Теперь это я, да?
— Ну да, а кто работает, зарабатывает деньги на то, чтобы платить за все это? — говорит она. — Эта тупая шлюха, как ты меня называешь. Старая блядь. И знаешь, что я собиралась тебе сказать? Что ты и не догадаешься, потому что ты слишком занят самосожалением, чтобы подумать о ком-то еще. Меня назначили директором и сделали огромную надбавку зарплате, а еще мне выдали корпоративную машину. BMW, хей? Вот ту, пятой серии, которая тебе так нравится.
Он смотрит на нее, не в силах улыбнуться, не в силах изменить выражение своего лица, не в силах двинуть ни единым мускулом на лице, и надеется, что его настроение неожиданно поменяется. Надеется, что к нему придут нужные слова. Быстро.
— Ну так скажи что-нибудь, — говорит она. — Не стой там, как бестолковая курица.
— Ну и кого ты трахнула, чтобы это заполучить? — говорит он. Господи, он не может сдержаться. Он не хочет быть таким. Хочет радоваться за Николь. Гордиться ею. Он пытался. Все время пытался. Но сейчас он чувствует себя обманутым. Как еще она могла получить такое серьезное повышение, если только не трахнула босса, по крайней мере если не пофлиртовала с ним в открытую — он знает, как работает офисный мир, определенно так же, как работает все в этом городе. Но он осознает, что дело не в Николь, что не только она унижает его, заставляет его почувствовать себя ни к черту не годным, полным сомнений, дело еще в его маме, дело в Лили и Джемме, которые тоже доканывают его, каждая по-своему. И все они — женщины, самки. Чужеродные особи.
Боковым зрением он замечает, что Николь приближается к нему, но у него не хватает времени отступить назад или уклониться — может, на какой-то момент он не верил, что она на это способна — и потому не смог защититься, и внезапно с громким звуком сила ее удара, чистый вес ее сжатого кулака опускается прямо на его скулу — этот звук взрывается у него в голове — и от этого он боком валится на холодильник. Несмотря на то, что у него звенит в ушах и боль быстро растет, несмотря на осознание того, что Николь действительно смогла ударить, сильно ударить его, он прислушивается к грохоту в холодильнике, слышит, как дергаются полки и разделители, как все катится и падает со своих мест. И вот он стоит, держась за лицо, и не может перестать думать о том, что теперь в холодильнике полный бардак. Осколки стекла в остатках обеда Джеммы — в колбаске и паре картофельных динозавров. Кетчуп разлит по коробу для лампы. Уксус от маринованных корнишонов Николь протек на бекон с прослойками и просачивается в пустое отделение для овощей. Он только на прошлой неделе разморозил и помыл холодильник, угрохав на это уйму времени.
Крича ему в ухо, в его другое ухо, в то, за которое он не держится и которое, кажется, не повреждено, Николь, стоя перед ним, прижав его к стенке холодильника, тотально оглушив его, загнав в повиновение, кричит:
— С чего ты вдруг стал таким, твою мать, подозрительным? Ты что, действительно думаешь, что у меня роман на стороне? Что я так низко могла пасть, чтоб получить повышение? Ты сексистский ублюдок. Или ты просто ревнуешь, потому что именно я хожу на работу, а ты проводишь дни, околачиваясь вокруг и жалея себя? В этом дело? Ты не тот человек, за которого я выходила замуж, Марк. Ты изменился. Тебя вообще не узнать. Ты жалок. Я не знаю, какого черта я терплю тебя до сих пор. Мне уже давно следовало бы тебя вышвырнуть вон.
Глава 7
Ожидая, пока Ким ответит на телефонный звонок, он прижимает трубку к уху, к своему воспаленному уху, затем быстро перекладывает ее, и в голову приходит мысль — пока свободной рукой он слегка потирает больное ухо и шишку на скуле, а здоровое слышит длинные гудки, и внезапно он не хочет, чтобы кто-то отвечал, хотя он сидит в туалете с переносным телефоном, и его вряд ли сможет услышать Николь — что он никогда не ударял Ким так сильно, как вчера на кухне Николь ударила его самого.
Если до конца быть честным перед самим собой, если откинуть прочь эту гордость, если принять то, что на деле он оказался не таким крепким, каковым привык себя считать, то он может только прийти к заключению, что все его пинки и затрещины, отвешенные Ким, и сравниться не могут с тем, насколько сильно его ударила Николь. Он толкал Ким локтем, и пихал, или, может, давал пинка коленом под задницу, если удавалось дотянуться — после этого она, конечно, доводила его до исступления, до того, что он не мог выговорить ни слова — она определенно разделывала его в пух и прах. И как! Своими кулаками, своими ногами. Она тоже била его, в основном по рукам, хотя случайно попадала по ногам и по шее, и таскала его за волосы, частенько выдирая их клочьями, чем окончательно приводила в негодность его новую стрижку — и он всегда снова возвращался в салон Миранды, к Венди, к хорошенькой юной стилистке, которая делала мужские стрижки, подправить то, что осталось, привести в порядок свои красивые взъерошенные волосы.
