— Это все из-за Карлотты, да? — спросила она.
Мередит посмотрел на нее, поднял руку, чуть погладил Мерри по щеке и по вздернутому подбородку, немного подумал и ответил:
— О, Мерри. Пожалуй, я еще не готов к этому разговору. Но настанет день, когда я все тебе расскажу. Обязательно, обещаю тебе. Просто мне кажется, что будет лучше, если ты немного повзрослеешь. Если бы ты сейчас этого не поняла, было бы ужасно. Впрочем, если бы ты поняла, было бы не менее ужасно. Ты простишь меня?
— Да, папочка.
Простит ли она его? Мерри просто ликовала, была на седьмом небе от счастья, что отец обращался с ней так, как и должен обращаться с ребенком любящий отец, она наслаждалась каждым мигом общения, радуясь, что хоть ненадолго сбросила с себя тяжкое бремя сдержанности и напускной изысканности. Мерри испытывала облегчение, сходное с тем, что испытывает моряк, которому удается провести яхту через бушующее море и опасные рифы и достичь тихой уютной бухты. Пусть это и не постоянное убежище в привычной гавани, а только временная передышка, но все равно это прекрасно.
Они еще раз обошли сад, любуясь чудесными лиатрисами и японскими ветреницами, яркими маргаритками и осенними крокусами, а также первыми хризантемами, которые должны скоро расцветить клумбы белыми, оранжевыми и красновато-рыжими красками.
Подойдя к главному входу, Мередит спросил у дочери, как она собиралась провести остаток дня. Мерри ответила, что никаких планов у нее нет. Она была счастлива только оттого, что рядом с ней отец. Мередит предложил организовать пикник.
— Ой, как здорово! — Мерри всплеснула руками от радости. — И день такой прекрасный.
— Хочешь, чтобы мы захватили кого-нибудь с собой? Кого-нибудь из твоих подруг, может быть?
— Да, Хелен Фарнэм. Мы живем в одной комнате.
— Да, я знаю. Я надеялся, что ты ее позовешь. Она и ее семья столько сделали для нас, приглашая тебя провести у них каникулы. Верно?
— Да.
— Что ж, тогда позови ее, и пойдем.
Пикник удался на славу. Мередит прихватил из Ван-дома большущую плетеную корзину, битком набитую всякой снедью. Чего в ней только не было — цыплячий паштет, сыр, ромовые бабы и даже миниатюрные бутылочки шампанского на льду. Лимузин прокатил их по живописным окрестностям, а сам пикник прошел на берегу быстрого ручья. Потом Мередит отвез обеих девушек назад в школу. Мерри и Хелен поблагодарили Мередита, обе на прощание поцеловали его, повторив, что замечательно провели время. Они и впрямь были так довольны, что на какое-то время забылись и даже рассказали о своем замечательном времяпрепровождении нескольким аборигенкам, не умолчав ни о чем, в том числе о шампанском. Аборигенки слушали их с открытыми ртами и выпученными глазами, жадно ловя каждое слово. Мерри и Хелен потом даже пожалели, что сами не могут позволить себе так выражать свои чувства.
В свое время «Французская революция» представлялась многим довольно рискованным начинанием. Как в это, так и в то, что судьба студии Мередита и еще нескольких студий, объединившихся для постановки этой картины, некоторое время висела на волоске, поверить теперь трудно. Почти невозможно. Вон он, этот фильм, в груде коробок с кинопленкой, в которой, как выразился Мартин Зигель в своей неподражаемой евангелической манере: «Нет ничего. Я не ошибся, джентльмены. Ничего. Только кусок кинопленки. Довольно, впрочем, порядочный, с полумилю. Еще на этой пленке есть маленькие изображения, такие крохотные и искаженные, что разглядеть их можно только с помощью специальной и страшно дорогой лупы. Впрочем, эти изображения — тоже чепуха. Никто на них и смотреть не станет. Мы вам предлагаем просто особую игру света и тени, самые завалящие и пустячные вещи. Не думайте, что там есть еще что-то кроме этого. Выкиньте из головы весь реквизит, костюмы, здания и городки, что мы понастроили. Все это мишура. Тем более что их все равно снесли. Забудьте о тех миллионах долларов, что были потрачены на то, чтобы снять эти никчемные крохотные изображения. Забудьте также — если можете, конечно, — про нашу компанию и киноиндустрию — на них и так всем давно наплевать. Зато подумайте как следует о свете и тени, как воплощении человеческой фантазии и воображения. Этот художественный фильм — больше, чем вложение, больше, чем процесс, больше, чем последовательность изображений и диалогов. Этот фильм воплощает собой весь дух человечества и нашу уверенность в этом духе. В этих коробках, джентльмены, покоится многовековая людская мечта о свободе. О свободе, равенстве и братстве. Не меньше. Вот что вы должны предлагать! Я хочу, чтобы каждый владелец кинотеатра или просмотрового кинозала после своей смерти смог предстать перед святым Петром и сказать со всей искренностью и гордостью: «Я первым в своем районе показал зрителям «Французскую революцию».
Зигель уселся на место, достал из нагрудного кармана роскошного двубортного пиджака изящный носовой платочек и утер слезы, навернувшиеся на глаза от собственной страстной речи.
У всех остальных — вице-президентов, ответственных за производство, рекламу, копирование и продажу, а также у их помощников — вид был в разной степени торжественный, вдохновленный и даже потрясенный. Один из них, собиравшийся поджечь сигару золоченой зажигалкой «Данхилл», так и застыл, словно каменное изваяние, или будто собираясь позировать для собственной восковой фигуры. Другой возвел глаза к небу или, точнее — к необыкновенному лепному орнаменту в неоегипетском стиле, которым предшественник Зигеля (он же его отец) украсил потолок этой залы в период финансового расцвета компании.
— Ну, ладно, — продолжил Зигель. — Теперь расскажите мне про премьеру.
Вице-президент, отвечающий за рекламу, изложил свой план по поводу предстоящей премьеры. Выручку от нее предлагалось передать в Фонд борьбы с сердечными заболеваниями.
— Прекрасно, — одобрил Зигель. Все-таки Давид Зигель умер от сердечного заболевания.
Вице-президент рассказал также об освещении предстоящего события на телевидении, о торжественной церемонии в знаменитом зале «Астора», о подготовке красочного парада, который должен пройти на Бродвее, прежде чем покатят лимузины с приглашенными.
— Тебе не кажется, что это рискованно, Сол? — спросил кто-то. — Может создаться впечатление, что зрители начнут умирать от сердечных приступов…
— Нет, это только добавит нам поклонников, — ответил специалист по рекламе. — К тому же это лишь часть общего сценария. Вот, кстати, одно из приглашений, — добавил он, извлекая из атташе-кейса крохотную золотую гильотину.
Он протянул изящную безделушку Мартину Зигелю.
Зигель взял гильотину и поставил перед собой на массивный дубовый, украшенный резьбой стол, который по размерам почти не отличался от стола для игры в пинг-понг. Зигель немного повозился с забавной игрушкой, потом изумленно и восторженно воскликнул, словно взрослый ребенок:
— Черт побери, она работает!
— Не только работает, — самодовольно провозгласил вице-президент по рекламе, — но и рубит головы сигарам!
