Вот после этой ужасной истории она ушла из школы и уехала жить на дачу, в Кратово. И еще обратилась к Богу, стесняясь почему-то. Стала ходить по воскресеньям в храм, потом еще и в среду. Становилось легче. Не это ли главное?
Иногда ездила в Москву, встречалась с работодателями – теперь появилось множество толстых глянцевых журналов про природу и животный мир. Тут-то и пригодился в полной мере ее английский. Ее ценили за опыт, профессионализм и пунктуальность. Зарабатывала она вполне прилично. А много ли ей было надо?
Загородную жизнь она полюбила сразу и безоговорочно. И вечерние прогулки по любимым тихим сосновым улицам, и золотые шары у калитки, и утренние походы на станцию за ранней зеленью и кисловатыми подмосковными ягодами. И поездки в Жуковский за продуктами, и купание в старом, заросшем кратовском пруду. Подругами не обзавелась, но по-соседски общалась. Дом был старый, теплый, уютный, с маленькой печью-камином.
Вечерами вязала свои бесконечные шали крючком, а потом не знала, кому их подарить. Раздавала соседям. Читала, спала много днем, а ночью, естественно, маялась. Жизнь ее текла спокойно и неспешно. По ее сути, под стать ей самой. До болезни Лизы.
В ее старой московской квартире жила теперь племянница Ирка с новым мужем. И когда однажды Елена туда заехала что-то забрать, увидела, что выброшена старая мебель, дорогие сердцу мамин комод и трюмо, разбиты чашки и все переставлено и осквернено. Долго плакала на кухне, а потом что смогла и что уцелело забрала и больше решила в квартиру не приезжать. В бесцеремонности Ирка переплюнула свою мать.
Когда забрала Лизу и обустроила их совместный быт, почему-то скрывала под разными предлогами свои походы в церковь. Стеснялась сестры, ее острого языка. И страшно смутилась, когда Лиза увидела на ней крестик – теперь Лиза ее высмеивала и презрительно звала «богомолкой». Сама же Лиза была из воинствующих атеистов. Впрочем, отрицала она многое, не только это – таков характер. Спорить с ней не хотелось. Однажды все же завела с захолонутым сердцем разговор на религиозную тему. Цель была одна – окрестить Лизу.
Но та, уже почти бессильная, завелась ужасно. Плакала, выкрикивала Елене обидные слова:
– Где Он, твой Бог, я еще молодая, а вот подыхаю, а ведь младшая, между прочим, сестра, отвечай!
Потом, обессилев, уснула. Елена смотрела на нее, и сердце рвалось от жалости. Подумала, даже вот перед лицом смерти ничего не может с собой поделать. Страшное дело гордыня!
Ирка приезжала навещать мать примерно раз в две недели. И вот где был кошмар! Она то рыдала, то ржала, как лошадь, много ела, выкуривала несметное количество сигарет, всех поносила, жаловалась, кричала на безропотную тетку и уже бессильную мать. Лиза ее гнала: «Уезжай, мне от тебя совсем плохо, уезжай». Та, оскорбившись, хлопала дверью и следующие две недели не звонила.
Ничто не могло их примирить. Потом Лиза жалела ее, говорила, что она несчастная баба, издерганная, замотанная. Елена не соглашалась: «Все не хуже, чем у других. А что ни с кем не уживается, то характер жуткий. И вообще, нервы тоже лечат. Здоровая кобыла, хоть бы помогла мать помыть или постель перестелить, конфетки в дом не привезет». Но это все про себя, про себя, а так в ответ Лизе кивала, соглашалась.
Лиза угасала медленно, но с каждым днем какие-то частицы и крупицы жизни из нее вытекали. Елене так это было видно! Смотреть на это было невыносимо. От отсутствия сил Лиза становилась тише. И впервые сестры начали разговаривать. Не переговариваться, а именно разговаривать. Сначала ни о чем, потом вспоминали что-то из детства – рано умершего отца, оказалось, что Лиза его совсем не помнила, вспоминали мать, старый двор, легкую и молодую дачную жизнь.
А вот личные вопросы как-то обходили стороной. Да и какие там личные вопросы? Что было обсуждать-то? Лизиного гениального примороженного математика? Или Елениного несчастного микробиолога? Тоже мне тема! Да и Ирку обсуждать не хотелось. Зачем причинять человеку боль?
По воскресеньям Елена ездила в свой любимый храм Космы и Дамиана, в Москву, туда, где крестилась. С упоением отстаивала долгую службу, подпевала хору. Умиротворенная, возвращалась домой. И попадала под прицел Лизиных усмешек. Изо всех сил сдерживалась, чтобы не отвечать. Получалось. Чему-чему, а смирению православие учило хорошо.
К октябрю Лизе стало совсем худо. Елена съездила в Москву к районному онкологу и вернулась с упаковками сильнейших обезболивающих, тех, что стоят последними перед наркотиками. Больше всего она боялась, что у Лизы начнутся боли. От уколов и слабости Лиза почти целый день спала, ела один раз в день, и то как птичка. Иногда минут двадцать смотрела телевизор. Уже не читала сама. Порой просила почитать вслух Елену. Та читала ей Бунина и Куприна. Иногда Лиза беззвучно плакала. Теперь она уже совсем не вредничала и не спорила.
Елена спросила как-то:
– Может, вызвать из Бостона математика? Лиза вяло отмахнулась:
– На черта он мне сдался, да и тебе лишние хлопоты.
– Как хочешь, – удивилась Елена. Однажды вечером, ближе к ночи – Елена была уже у себя, но дверь она теперь не закрывала, чтобы слышать сестру, – Лиза позвала ее.
– Сделай мне кофе.
– Сейчас, ночью? – испугалась Елена.
– Очень хочется.
– Да-да, конечно.
Елена накинула халат и побежала на кухню. Почему-то побежала. Кофе сварила с пенкой, в старой медной, еще маминой джезве. Крикнула:
– С молоком?
– Все равно, – ответила Лиза. Потом осторожно, с ложечки поила Лизу. Та причмокивала от удовольствия.
– А завтра свари гороховый суп с ветчиной, ладно?
– Господи! – От радости Елена расплакалась. – Какое счастье, что ты захотела супу! Хочешь, сейчас пойду варить, ты проснешься и поешь, – причитала Елена.
– Успеется, – усмехнулась Лиза, – блаженная ты, посиди просто.
Елена кивнула:
– Да-да, конечно.
– А знаешь, ведь все мне поделом, – сказала Лиза.
– Ты о чем?
– О чем? Ты ведь даже не знаешь, какая я страшная грешница. Страшная. Мне все это поделом.
«Бредит, уже бредит, меня предупреждали», – подумала с ужасом Елена.
– И что у Ирки так, я виновата! Когда она с первым мужем развелась, помнишь, у нее была операция, ну там, киста, гинекология? – Елена кивнула. – Так вот я попросила врача, да что там попросила, заплатила, и он ей трубы перевязал. Подумала, есть ребенок, зачем этой дуре рожать второго? Сама сумасшедшая и наплодит таких же и еще мне подкинет. Вот так-то. А ты говоришь, на все воля Божья. Не на все. А потом, когда она с Генкой стала жить – неплохо, кстати, жить, он один ее в узде держал, – он детей хотел, а она не понимала, почему не получается. Я, естественно, не созналась – испугалась. Он ее и бросил. Тогда-то у нее все совсем разладилось и покатилось под откос. Я виновата. – Лиза громко вздохнула и откинулась на подушки.
