И все-таки это была жизнь, с обычными человеческими радостями – прогулками по вечерам, чтением старых и любимых толстых романов, чаепитиями у телевизора, где показывали старую добрую комедию, радостью от покупки нового легкого и теплого пальто или крепких, добротных ботинок на зиму.
Страсти? Все давно откипели, ушли, да и слава богу. Любовь? Не нам судить, ведь как многолика она, известно каждому. В общем, жили как умели. И что самое главное – были довольны этой жизнью и, как им казалось, даже вполне счастливы.
А про старую гадалку Ариша мужу так и не рассказала – постеснялась. Это была только ее тайна. И, часто вспоминая ее слова, Ариша каждый раз искренне удивлялась и недоумевала: надо же, все оказалось чистой правдой. Кто мог это предположить?
Вторая натура
Вставать с утра было всегда тяжело. Он просыпался и еще минут десять не открывал глаза, потом лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, – недолго. Покрякивая, спускал ноги с кровати и несколько минут так сидел. Затем осторожно поднимался, надевал тапки и, почти не отрывая ног от пола, шаркая и покашливая, медленно шел в туалет.
Жена обычно кричала с кухни:
– Не шаркай! Поднимай ноги!
В ванной он долго разглядывал себя в зеркале, мял заросшие седоватой щетиной щеки, оттягивал нижнее веко, вертел головой, потом в одних трусах шел на кухню.
– Надень брюки, – привычно сердилась жена. Она жарила яичницу, на столе стояли хлеб, масло и сыр.
– Ну побрейся, в конце концов, – продолжала она ворчливо.
Он не отвечал и молча резал хлеб. Она вздыхала и ставила перед ним маленькую чугунную сковородку – яичницу он всегда ел прямо с горячей сковороды, привычка с юности. Он вообще был человек привычек, а к старости они стали неотъемлемыми свойствами характера. Что поделаешь, привычка – вторая натура. Жена села напротив с большой чашкой кофе. Она никогда не завтракала. Только пила черный кофе с лимоном – всю жизнь. Тоже привычка.
– Вера опять не в духе, – грустно сказала жена.
Он поднял на нее глаза и в который раз удивился: даже утром она была, как всегда, прибрана и причесана, с подкрашенными губами, в голубом бархатном домашнем костюме.
Его это удивляло. И охота ей? Господи, не-ужели для него старается? Прожевав, он сказал:
– А с чего это ей быть в духе? Лично я ее понимаю.
– Да, – вздохнула жена, – жизнелюбием она – увы! – пошла в тебя.
Дочь была их общей болью – старая дева. Было ей уже под сорок – сухая, замкнутая, раздражительная. И в детстве характер был не сахар, а с годами – что говорить. Вечером приходила с работы – мать все подавала, убирала. Та – ни «спасибо», ни «как дела». Молча вставала из-за стола и уходила к себе. Когда хотели к ней обратиться, то тихо и опасливо стучали в дверь ее комнаты.
– Надо разъезжаться, – настаивал он.
Господи, а как? В наличии была маленькая двушка, практически неделимая. Так и мучились. Дочери досталось все не по справедливости. Точная копия отца – худая, сутулая, с крупным носом и маленьким сухим ртом. В мужском варианте все это было вполне допустимо. Природа явно не расщедрилась, не кинув даже жалкой горстью малую часть материнской красоты, легкости и жизнелюбия. К домашнему устройству жизни она не имела ни малейшего отношения. Все это – стирка, глажка, готовка и закупка продуктов или любая другая помощь матери – ее абсолютно не касалось. Подруг у нее не было. В выходные вообще начинался сущий ад – из своей комнаты она не выходила, отец и мать поочередно крутились у ее двери и робко стучали:
– Вера, поешь, выпей чаю!
Она могла и не ответить. По молодости ее еще пытались за кого-то посватать или просто познакомить с кем-то, но все старания знакомых оказывались напрасными. А с годами рекламировать такой «подарок» было и вовсе нелепо. С одиночеством дочери они со временем смирились, все прекрасно понимая, ни на что не рассчитывая, но боль оставалась болью.
Он молча доел яичницу и тщательно хлебной коркой собрал масло со сковородки.
– Что ты делаешь, ведь самый вред! – возмутилась жена.
– Нам уже все вред, – вздохнул он. – Одним вредом меньше, одним больше. – Он откинулся на стул, забросил ногу на ногу и закурил.
Жена собрала со стола посуду и встала к мойке к нему спиной.
Через плечо небрежно бросила:
– Да, кстати, не волнуйся, завтра я ложусь в больницу.
У него екнуло сердце.
– Что случилось? – испуганно спросил он.
– Да ерунда, просто обследование. В нашем возрасте надо делать обследование, – легко рассмеялась она.
Он резко встал со стула.
– Не говори ерунды. Просто так ты бы в больницу не пошла. Скажи мне правду, что-то серьезное?
– Говорю тебе, пустяки. Ну, желудок болит, поджелудочная барахлит – обычное дело. Витаминчики поколют, рентген сделают.
– А в поликлинике нельзя? – удивился он.
– Да это все сложнее, а так – все сразу и в одном месте. Удобно. Полежу недельку-другую, – деловито и спокойно продолжала она.
– Недельку-другую? – Он снова закурил и начал ходить по кухне. – Скажи правду! – настаивал он.
Жена вытерла руки и устало опустилась на табуретку.
– Я уже все сказала. Вещи я собрала. Проводишь меня?
Наутро он отвез ее в больницу. Немного успокоился – обычная районная больница, терапевтическое отделение, никаких хирургии, онкологии нет, слава богу. Потом приехал домой. Посмотрел телевизор, полистал газеты, открыл холодильник – там все в кастрюльках и баночках на неделю точно. Она все предусмотрела. Без нее и ее вечных хлопот и звуков квартира казалась нежилой: ни шума воды, ни звяканья посуды, ни урчания пылесоса – всего того, что обычно раздражало и мешало. Он лег на диван и уснул. Вечером пришла с работы Вера. Как всегда, все молчком. Открыла холодильник, греть ничего не стала, взяла холодную котлету, запила молоком.
– Поешь нормально, – сказал он.
– Я и так нормально, – бросила дочь.
– Не спросишь, как мать? – Он внимательно посмотрел на нее.
– А что, уже что-то ясно? – холодно осведомилась дочь и вышла из кухни.
«Дрянь неодушевленная», – хотелось крикнуть ей вслед. Сдержался – к этому его планомерно и длительно приучала жена. Дочь – священная корова, критике не подлежит. Несчастное существо, ее можно только жалеть. «Сами сделали урода», – в сердцах подумал он. Какое-то время сидел перед телевизором, щелкая пультом. Немного задержался на политическом ток-шоу, вслух повозмущался откровенному вранью и цинизму присутствующих, полистал журнал, выпил снотворное и погасил свет.
Спал он тревожно и рвано, ночью вставал курить, пил воду на кухне – ну, в общем, все как всегда.
Утром проснулся и удивился тишине. Сегодня он не позволил себе долго валяться, быстро встал, побрился и пошел на кухню. Там он застал следы разгрома после завтрака дочери – на столе вперемешку с хлебными крошками валялись обрезки сыра и колбасы.
