– Ага, работает, паршивка, со всем прилежанием… Сейчас и
посмотрите.
На втором этаже Мазур со спутницей вслед за провожатым
свернули налево, зашли в обширную комнату, где на полукруглом столе размещалось
с полдюжины белых телемониторов, и перед ними восседал пухлощекий толстяк лет
тридцати пяти с узенькой, тщательно подстриженной бородкой, при полосатом
галстуке.
– Вот, Кирилл Степаныч, – сказал Быча. – Этот
перец у нас тут за директора. Погоняло – Телепузик. И оттого, что целый день
сидит перед этими вот ящиками, и потому, что в самом деле каждый день по телеку
«Телепузиков» смотрит, эстет…
– Так они ж прикольные, – сказал толстяк без малейшего
смущения. – Здорово, Быча, здравствуйте вам. – Он поклонился
Мазуру. – Что, телку попежить приехали? А мне потом можно будет
попользоваться? – Он вылез из-за стола, обошел вокруг Кати, словно вокруг
столба, и, не удержавшись, обстоятельно погладил ее по приятной попке,
обтянутой легкими брючками.
Быча в совершеннейшем ужасе дернулся было к нему, чтобы в
темпе внести ясность, но Мазур, удержав его жестом, спокойно сказал Кате:
– Вас, по-моему, оскорбили, звезда моя. Ваши действия? Я о
легкой демонстрации.
Его спутница, до того замершая стойким оловянным солдатиком,
воспрянула на глазах. В мгновение ока сгребла толстое запястье Телепузика
насквозь знакомым Мазуру «двойным катетом», слегка повернула – отчего толстяк с
воем присел на корточки – и, глядя на незадачливого ухажера сверху вниз, с
непроницаемым лицом сквозь зубы сообщила:
– Доверну на пару сантиметров – кость хрустнет напополам. Ты
все понял, козел, или тебе яйца собственные в жопу запихать?
Толстяк издал вой уже иной тональности, определенно
означавший, что он все понял и ужасно сожалеет. Мазур вынужден был признать,
что молодые кадры охулки на руку не кладут, и подготовочка их находится в
должной кондиции.
– Отставить, – распорядился он. – Товарищ кается и
ужасно сожалеет.
Катя послушно разжала пальцы. Облегченно вздохнув, Быча
рявкнул:
– Сядь на место, ур-род, и впредь думай сначала! Он правда
больше не будет, девушка…
– А я уже поняла, – безмятежно сказала Катя.
– Ну, где тут у вас порнографию кажут? – спросил Мазур,
видя, что все устаканилось и незнакомые люди перезнакомились друг с другом.
– А вот, второй монитор… – показал Быча. – Давайте я
вам покрупнее сделаю…
Мазур обошел стол, посмотрел на экран. Нужно сказать,
явленная его взору порнография была качественная – пузатый, черный, как грач,
кавказский человек средних лет, примостив блондинку на бильярдный стол,
обрабатывал ее со всем усердием, так что ее, бедняжечку, мотало, словно мочало
на колу из забытой считалочки. Второй, очевидно, выбившийся из сил, сидел в
кресле неподалеку и то ли громко комментировал на своем непонятном наречии все
происходящее, то ли давал кунаку дельные советы, в которых тот и не особенно
нуждался.
Лару Мазур узнал моментально – но в душе у него, понятно, не
ворохнулось ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее жалость или сочувствие.
Испытывать подобные чувства к женщине, всерьез и хладнокровно собиравшейся тебя
прикончить, было бы, господа офицеры, форменным извращением…
Катя, преспокойно наблюдавшая за нехитрым зрелищем из-за
плеча Мазура, громко поинтересовалась:
– А они знают, что там камеры?
Быча вопросительно покосился на Мазура.
– Секретов нет, – кивнул тот. – Это у меня молодая
смена, опыт перенимает, так что разрешаю без дипломатии…
– Конечно, не знают, – сказал Быча. – Ну и что? Не
отцы родные и не браточки, в конце-то концов. Мало ли когда пригодится. Да и
Папа велел ееную работу отснимать со всем усердием. Мы тут по его руководящему
указанию альбомчик конструируем, самый такой пикант. Типа дембельского, хотя ей
до дембеля еще пахать и пахать…
– Понятно, – кивнула Катя. – Вот так и сыплются
люди, похожие на генеральных прокуроров, когда отправляются побарахтаться с
девками, похожими на блядей…
– Скоро они угомонятся? – спросил Мазур.
– Телепузик? – требовательно вопросил Быча.
– Через десять минут время кончается, – уже насквозь
подобострастно доложил Телепузик. – Если захотят продлить – гнать?
– А ты как думал? – пожал плечами Быча. – Конечно,
гнать. Нам тут не бабки срубать, как-никак. У нас функция важнее –
воспитательной работой занимаемся… – Он осекся, выжидательно косясь на Мазура.
– Ничего, сокол мой, – благодушно кивнул тот. –
Можете себя в выражениях не стеснять. Я человек мстительный, между нами говоря,
а это очаровательное создание и передо мной здорово виновато… Есть тут тихая
комнатка, где мы с ней потом сможем по душам поговорить?
– А как же!
– Только чтоб там никаких микрофонов не было, не говоря уж
про объективы, – сказал Мазур твердо. – А то в гроб живыми загоню…
– Кирилл Степанович! – истово прижал руки к груди
Быча. – Да за кого вы меня держите? Все будет в лучшем виде, как Папа и
велел!
Он проворно проводил их в комнатку двумя дверями далее – там
разместились несколько мягких кресел, диванчик и небольшой холодильник
нежно-зеленого цвета. Судя по обстановке, комната была предназначена не для
эротических шалостей, а для чинных переговоров деловых людей.
Без стеснения добыв из холодильника пару банок
безалкогольного прохладительного, Мазур протянул одну Кате, жестом отправил
Бычу за дверь и поудобнее устроился в кресле, придвинув заодно пепельницу
поближе.
– Я вижу, вы тут в авторитете, командир, – сказала Катя
тоном примерной девочки.
– А как же, – спокойно сказал Мазур. – Горбом
авторитет зарабатывал, знаешь ли… Ну, как впечатления от порнушки?
– Не хотелось бы мне на ее место, – искренне сказала
Катя. – Мне сдается, она на сотрудничество пойдет… да что там – кинется с
задорным визгом и половецкими плясками. Чтобы отсюда вырваться.
– Ты знаешь, стажер, у меня в точности то же самое
впечатление, – сказал Мазур. – В ее положении не то что с визгом
кинешься на шею избавителю – от избытка чувств…
Он замолчал – дверь без стука открылась, и появилась Лара,
босиком, в коротеньком белом халатике на манер докторского, обтянувшем голое
тело, как кожура – сосиску. Мазур уставился на нее не без любопытства.
Она была столь же беззастенчиво хороша – и волосы струились
золотой волной, и глазищи светились прежней синевой, как ни всматривался Мазур,
не смог углядеть пресловутой печати порока. Она вовсе не казалась ни
осунувшейся, ни угнетенной – иными словами, изо всех сил притворялась
беззаботной. Мазур ее достаточно знал, чтобы оценить нешуточную силу воли и ум.
Хотя на душе, несомненно, кошки скребут, как у любой на ее месте, –
чересчур уж больно и высоко было падать, из князей да в грязь…
