Лаврик остановил машину у соседнего дома, выключил мотор и
окинул окрестности тем цепким, все подмечающим взглядом, который Мазур
прекрасно помнил по парочке совместных операций.
– Думаешь, он придет? – спросил Мазур нейтральным
тоном.
– А мало ли…
– Вы про того супермена, что всех их мочит? – спросил
Гена.
– Интересно, Геннадий, отчего вам пришла в голову мысль о
существовании кого-то подобного? – бархатным голосочком осведомился
Лаврик.
– Я тут всю жизнь живу, Константин Кимович, – охотно
ответил Гена. – И знакомых на «земле» осталась хренова туча. Один словцо
обронит, другой проговорится… Ясно, что в последнее время завелся некий
супермен со своим интересом, который ситуацию активно гнет в свою неизвестную
пользу. Слишком много «висяков», к тому же в четко очерченном круге. Кто-то
очередной передел устраивает. Кто-то с торонний.
«Неплохо, – оценил Мазур. – Этот несуетливый
крепыш, должно быть, и в самом деле был в свое время толковым опером. Он все
правильно проанализировал – ну, а то, что о Гейше понятия не имел, нимало его
достоинств не умаляет. Его просто-напросто никогда не учили ловить шпионов, да
и не заставляли это делать…»
– У меня есть идея, Кирилл, – сообщил Лаврик. –
При нынешнем кадровом дефиците не будет ли разумно загрести нашего друга
Геннадия в армейские ряды, благо он офицер запаса, – и пристроить в сугубо
специфическую шарашку…
– Это к вам, что ли, Константин Кимович?
– А хотя бы…
– Не пойдет, – решительно сказал Гена. –
Поздновато что-то строить опять государственную карьеру. Грязь достопамятная
засохла и отвалилась, прижился я в заводских секьюрити, на большее как-то и не
тянет, чтобы снова – в стройные, отягощенные формой ряды…
– Вольному воля, – как ни в чем не бывало сказал
Лаврик.
Однако Мазур-то его знал, насколько вообще можно было знать
не самого простого человека Самарина. И видел сейчас по той самой мимолетной
улыбке, которую непосвященные считали беззаботной, а люди знающие поголовно
определяли как гнусную – пройдет не так уж много времени, и Лаврик найдет
способ зашанхаить
[2]
приглянувшегося ему человечка, даже сейчас,
когда о прежнем величии и могуществе конторы оставалось только вспоминать с
тоской…
К машине медленно приближалась молодая парочка – оба в белых
брюках и легких футболочках, симпатичная такая влюбленная парочка, державшаяся
так скромно, что вряд ли могла бы дать повод для осуждения даже злобным
старушкам на скамеечке, привыкшим руководствоваться в оценке молодежного облико
морале критериями века этак тринадцатого, когда приличная девушка сидела
взаперти в тереме, а приличный юноша лет до тридцати рубал каких-нибудь злых
татаровей и лишь потом узнавал от убеленных сединами старцев, что на свете
существуют и другие радости…
Симпатичная такая влюбленная парочка, не замечавшая ничего
вокруг себя, окромя друг друга, – некая девушка по имени Катя и некий
молодой человек, коего Мазур так и не знал по имени, но прекрасно помнил, что
именно он привез тогда Лаврика в заповедник…
Они безмятежно прошли мимо, подав парочку условных
сигналов, – но, разумеется, ни одна живая душа, кроме них двоих, не
поняла, что это именно условные сигналы…
Судя по этим незаметным жестам, профессор был дома один, и
молодые люди не усмотрели пока что наружного наблюдения за домом.
И все равно Мазур внимательнейшим образом окинул взглядом
окрестности – профессионально хватко, незаметно. Он высматривал не хвостов (все
равно не обладал для того достаточной квалификацией) – просто-напросто
определял возможные точки, откуда их могли бы в три секунды нашпиговать
свинцом, да еще и беспрепятственно скрыться после этой недолгой забавы.
Увы, подобных точек имелось прямо-таки несметное количество
– поблизости имеет место быть не достроенная строителями девятиэтажка и два
однотипных ей дома, уже заселенных. Чердаки, крыши, окна, проходные дворы,
лоджии и подвальные окна… Ну, а что прикажете делать? Остается двигаться к
намеченной цели, хоть ты тресни…
– Ну, с богом, соколы, – негромко сказал Лаврик и тоже
выбрался из машины. – Я тут поброжу вокруг, и если что – звякну…
Пропустив вперед Гену и дав ему отойти на несколько шагов,
Мазур совсем уж шепотом поинтересовался:
– Думаешь, он сюда нагрянет?
– Я ж оптимист, – грустно ответил Лаврик. – А
следовательно, верю в худшее…
– Поговорим потом, а?
– Бога ради, – спокойно сказал Лаврик.
– Кое-чего я до сих пор не понимаю… А я ведь тебе
как-никак не мичман…
– Потом, потом, – кивнул Самарин. – Иди, а то Гена
оглядывается уже…
Недовольно покрутив головой, Мазур побыстрее направился к
подъезду. Он никак не мог отделаться от стойкого ощущения, что не одного Гену
Лаврик играет втемную…
Вслед за Геной он поднялся на третий этаж по широкой чистой
лестнице – домик был не из пролетарских, что стало ясно еще снаружи при первом
взгляде на него. Гена позвонил, а Мазур тем временем стоял так, чтобы его не
видно было в глазок.
Дверь распахнули удивительно быстро, без всякой опаски,
словно хозяин ждал кого-то и вдобавок обладал незамутненной совестью,
позволявшей ему открывать гостям без малейшей опаски. Это несколько
противоречило нарисованному Геной образу.
Мазур услышал совсем рядом спокойный, даже невозмутимый
баритон:
– Геннадий Иваныч, какими судьбами! Не иначе как рассказал
кто-то, что в наш подъезд привратник требуется? Ну что же, если хотите, я вам
протекцию окажу, честное слово. Зарплатка неплохая, опять же чаевые…
Дальше слушать это было и скучно, и некогда. Мазур одним
резким движением отделился от стены, легонько посторонил Гену и в следующий миг
оказался в прихожей, ногой легонько пнув дверь, а рукой припечатав хозяина к
стене. Гена вошел следом, аккуратно притворил дверь, и замок автоматически
защелкнулся.
– Да как вы… – успел вякнуть хозяин.
Мазур, не тратя времени и закрепляя первый успех, сграбастал
его за ворот роскошного пушистого халата, пнул под коленный сгиб и головой
вперед отправил в гостиную. Вошел следом.
Н-да, залетели вороны в высокие хоромы… Все вокруг наглядно
свидетельствовало, что хозяина квартиры не коснулась печальная судьба
российских интеллигентов, на свой хребет выпустивших из бутылки джинна тех
реформ, что какой-то чмокающий шизик без всякого на то основания поименовал
«рыночными». Безукоризненно лоснилась дорогая мебель, ноги тонули в пушистом
ковре. И повсюду, куда ни глянь, взгляд натыкался на нечто антикварное –
картины в массивных рамах, фарфор на полированных полочках, шеренги небольших
бронзовых статуэток, застекленные витринки с какими-то непонятными предметами
темного цвета. Загадочные звери, то ли наконечники стрел, то ли кинжалы…
