– Ну, повторяйте, – сказал Борменталь и
чуть-чуть притиснул горло Шарикова к шубе, – извините меня…
– Ну хорошо, повторяю, – сиплым голосом
ответил совершенно поражённый Шариков, вдруг набрал воздуху, дёрнулся и
попытался крикнуть «караул», но крик не вышел и голова его совсем погрузилась в
шубу.
– Доктор, умоляю вас.
Шариков закивал головой, давая знать, что он
покоряется и будет повторять.
– …Извините меня, многоуважаемая Дарья
Петровна и Зинаида?..
– Прокофьевна, – шепнула испуганно Зина.
– Уф, Прокофьевна… – говорил, перехватывая
воздух, охрипший Шариков, – …что я позволил себе…
– Себе гнусную выходку ночью в состоянии
опьянения.
– Опьянения…
– Никогда больше не буду…
– Не бу…
– Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, –
взмолились одновременно обе женщины, – вы его задушите.
Борменталь выпустил Шарикова на свободу и
сказал:
– Грузовик вас ждёт?
– Нет, – почтительно ответил Полиграф, – он
только меня привёз.
– Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду
следующее: вы опять вернулись в квартиру Филиппа Филипповича?
– Куда же мне ещё? – робко ответил Шариков,
блуждая глазами.
– Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В
противном случае за каждую безобразную выходку будете иметь со мною дело.
Понятно?
– Понятно, – ответил Шариков.
Филипп Филиппович во всё время насилия над
Шариковым хранил молчание.
Как-то жалко он съёжился у притолоки и грыз
ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и спросил,
глухо и автоматически:
– Что же вы делаете с этими… С убитыми котами?
– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из
них белок будут делать на рабочий кредит.
Засим в квартире настала тишина и продолжалась
двое суток. Полиграф Полиграфович утром уезжал на грузовике, появлялся вечером,
тихо обедал в компании Филиппа Филипповича и Борменталя.
Несмотря на то, что Борменталь и Шариков спали
в одной комнате приёмной, они не разговаривали друг с другом, так что
Борменталь соскучился первый.
Дня через два в квартире появилась худенькая с
подрисованными глазами барышня в кремовых чулочках и очень смутилась при виде
великолепия квартиры. В потёртом пальтишке она шла следом за Шариковым и в
передней столкнулась с профессором.
Тот оторопелый остановился, прищурился и
спросил:
– Позвольте узнать?
– Я с ней расписываюсь, это – наша машинистка,
жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приёмной. У него своя
квартира есть, – крайне неприязненно и хмуро пояснил Шариков.
Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал,
глядя на побагровевшую барышню, и очень вежливо пригласил её.
– Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет.
– И я с ней пойду, – быстро и подозрительно
молвил Шариков.
И тут моментально вынырнул как из-под земли
Борменталь.
– Извините, – сказал он, – профессор
побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем здесь.
– Я не хочу, – злобно отозвался Шариков,
пытаясь устремиться вслед за сгорающей от стыда барышней и Филиппом
Филипповичем.
– Нет, простите, – Борменталь взял Шарикова за
кисть руки и они пошли в смотровую.
Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а
потом вдруг глухо донеслись рыдания барышни.
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня
плакала в грязный кружевной платочек.
– Он сказал, негодяй, что ранен в боях, –
рыдала барышня.
– Лжёт, – непреклонно отвечал Филипп
Филиппович. Он покачал головой и продолжал. – Мне вас искренне жаль, но нельзя
же так с первым встречным только из-за служебного положения… Детка, ведь это
безобразие. Вот что… – Он открыл ящик письменного стола и вынул три бумажки по
три червонца.
– Я отравлюсь, – плакала барышня, – в столовке
солонина каждый день… И угрожает… Говорит, что он красный командир… Со мною,
говорит, будешь жить в роскошной квартире… Каждый день аванс… Психика у меня
добрая, говорит, я только котов ненавижу… Он у меня кольцо на память взял…
– Ну, ну, ну, – психика добрая… «От Севильи до
Гренады», – бормотал Филипп Филиппович, – нужно перетерпеть – вы ещё так
молоды…
– Неужели в этой самой подворотне?
– Ну, берите деньги, когда дают взаймы, –
рявкнул Филипп Филиппович.
Затем торжественно распахнулись двери и
Борменталь по приглашению Филиппа Филипповича ввёл Шарикова. Тот бегал глазами,
и шерсть на голове у него возвышалась, как щётка.
– Подлец, – выговорила барышня, сверкая
заплаканными размазанными глазами и полосатым напудренным носом.
– Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь
объяснить этой даме, вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.
Шариков сыграл ва-банк:
– Я на колчаковских фронтах ранен, – пролаял
он.
Барышня встала и с громким плачем вышла.
– Перестаньте! – крикнул вслед Филипп
Филиппович, – погодите, колечко позвольте, – сказал он, обращаясь к Шарикову.
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с
изумрудом.
– Ну, ладно, – вдруг злобно сказал он, –
попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов.
– Не бойтесь его, – крикнул вслед Борменталь,
– я ему не позволю ничего сделать. – Он повернулся и поглядел на Шарикова так,
что тот попятился и стукнулся затылком о шкаф.
– Как её фамилия? – спросил у него Борменталь.
– Фамилия! – заревел он и вдруг стал дик и страшен.
– Васнецова, – ответил Шариков, ища глазами,
как бы улизнуть.
– Ежедневно, – взявшись за лацкан Шариковской
куртки, выговорил Борменталь, – сам лично буду справляться в чистке – не
сократили ли гражданку Васнецову. И если только вы… Узнаю, что сократили, я
вас… Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, Шариков, – говорю
русским языком!
Шариков, не отрываясь, смотрел на
Борменталевский нос.
